Арнольд Альшванг - Бетховен
В декабрьскую стужу оба «гостя» покинули Гнейксендорф, трясясь по ухабам в открытой повозке (Иоганн отказался дать брату закрытый экипаж). Переночевав в холодной крестьянской избе, Бетховен был доставлен в крестьянском возке полуживым на свою венскую квартиру. Он слег в постель и более уже не вставал. В течение трех месяцев ему делали пять проколов, выпуская воду из живота в огромных количествах. Голова Бетховена работала четко до последнего дня. Он читал классиков, — между прочим, диалоги Платона, появившиеся тогда в переводе Шлейермахера, — был полон творческих планов, задумал Десятую симфонию, увертюру на тему «Бах» (В, А, С, Н) и ораторию, принимал посетителей, интересовался текущими новостями.
Крамолини, первый тенор венской оперы, которого Бетховен знал еще ребенком, посетил композитора со своей невестой Нанеттой Шехнер, талантливой исполнительницей партии Леоноры, за два-три месяца до смерти композитора.
«Когда мы вошли, — пишет Крамолини, — бедный больной лежал в постели, жестоко страдая от водянки. Он посмотрел на нас сияющими, широко раскрытыми глазами и сказал: «Так это маленький Луи, и даже уже жених?» Затем он кивнул Нанни и сказал: «Прекрасная парочка! Как я слышал и читал — пара хороших художников!» Он подал нам бумагу и карандаш, и мы повели беседу письменно, сам же он по временам говорил довольно неразборчиво. Затем он попросил нас спеть что-нибудь. Шиндлер сел за один из стоявших рядом роялей, а мы стали лицом к Бетховену. Я написал ему, что спою «Аделаиду», которая именно и доставила мне известность в кругу певцов. Бетховен дружески кивнул головой. Но когда я собрался петь, у меня от волнения так пересохло в горле, что я долго был не в состоянии начать… Наконец, я собрался с духом и, полный вдохновения, запел песню, божественную «Аделаиду». Когда я кончил, Бетховен подозвал меня и, дружески протянув мне руку, сказал: «По вашему дыханию я видел, что вы поете верно, а в ваших глазах прочел, что вы чувствуете то, что поете. Вы мне доставили большое удовольствие…» Я хотел поцеловать его руку, но он быстро отдернул ее со словами: «Сделайте это вашей доброй матери! Передайте ей мой сердечный привет и скажите, как я был рад, что она еще помнит меня и послала ко мне моего маленького Луи». Затем Нанни с вдохновением спела большую арию Леоноры из «Фиделио». Бетховен по временам отбивал такт и буквально пожирал ее широко раскрытыми глазами. После арии Бетховен лежал некоторое время, закрыв лицо руками, затем сказал: «Несомненно, вы художница и обладаете голосом, который, вероятно, напоминает Мильдер[173], но у той не было такой глубины чувства, как у вас, что ясно было видно по вашему лицу». Нанни была глубоко тронута и прижала руку к сердцу. Наступила небольшая пауза. Затем он сказал: «Я очень устал». Мы поднялись, написав, что благодарим его и просим простить за то, что его потревожили, и выразили желание, чтобы судьба поскорее послала ему исцеление. На это Бетховен с грустной улыбкой сказал: «Тогда я напишу оперу для вас обоих… Adieu, мой маленький Луи, adieu, мой милый Фиделио!» Он еще раз пожал нам руки и повернулся лицом к стене.
Чтобы не беспокоить его, мы тихонько вышли за дверь, и, когда в молчании возвращались домой, Нанни сказала: «Наверное мы видели нашего обожаемого маэстро в последний раз!» То же думал и я. Я пожал Нанни руку, и мы горько заплакали»[174].
Бетховен на смертном одре. (Рисунок Тельчера)
При Бетховене бессменно находились его друзья — Шиндлер, Гольц, друг Шуберта Гютенбреннер, Стефан Брейнинг, с которым незадолго перед тем состоялось полное примирение. Последние дни великий композитор проводил в скверной комнате, в тяжелой для больного обстановке, всегда голодный, вдали от любимого племянника, без денег — почти нищий. Его физическое состояние было ужасно: — его мучили бессонные ночи, тоскливые ожидания серого, безрадостного утра, тупая непрекращающаяся боль… Положение его беспрерывно ухудшалось. Незадолго до смерти композитор получил крупную денежную сумму от лондонского филармонического общества. Узнав об этом, великий музыкант заплакал. Крупные слезы лились из его светлых голубых глаз по изможденному лицу. Это была единственная реальная поддержка, полученная им в последние месяцы жизни. Но она пришла слишком поздно.
23 марта больной, по настоянию друзей, принял причастие; не успел священник уйти, как он сказал по-латыни: «Рукоплещите, друзья, комедия окончена!» 24 марта он слабеющей рукой подписал завещание, по которому все его жалкое состояние должно было перейти к племяннику.
26 марта днем смертельно усталые друзья Брейнинг и Шиндлер, дежурившие при больном днем и ночью, пошли договариваться о месте на кладбище, оставив при умирающем одного Гютенбреннера. В это время над Веной разразилась буря; снежные вихри били в окна огромного дома, где умирал великий композитор. Около пяти часов дня Бетховен приподнялся на смертном ложе, сердито погрозил кому-то кулаком, вытянулся и в последний раз вздохнул. Гютенбреннер закрыл ему глаза[175].
Могила Бетховена. (Набросок с натуры Винцента д'Энди)
Тотчас же после смерти начались всевозможные дрязги. Брат Иоганн, отказывавший Людвигу в малейшей услуге, пытался похитить оставшиеся акции, предназначенные Бетховеном для племянника; Шиндлер и Брейнинг выставили этого братца за дверь.
Похороны состоялись 29 марта. Огромный двор густо населенного дома, носившего название «дома черного испанца», был до отказа набит людьми. Стояла ясная солнечная весенняя погода. За гробом Бетховена следовало двадцать тысяч человек — около одной десятой части всего населения имперской столицы. Все школы были закрыты. У входа на старое кладбище Веринг актер Аншютц, лично знавший композитора, прочел вдохновенную речь, составленную поэтом Грильпарцером[176]. На самом кладбище речи были запрещены полицией. Тысячи людей с волнением следили за тем, как скромный гроб был опущен в сырую весеннюю землю.
3 апреля в одной из венских церквей состоялось исполнение «Реквиема» Моцарта, посвященное памяти усопшего. Летом того же года все оставшееся после Бетховена имущество, в том числе и рукописи, были проданы с молотка[177]. Многие ценнейшие документы были растеряны невежественными людьми, но многое было сохранено друзьями — в первую очередь Шиндлером. Судьба бетховенских рукописей поистине плачевна. Со смертью Стефана Брейнинга, последовавшей через шесть недель после кончины Бетховена, один Шиндлер мог оценить все значение оставшихся документов, Но и он не сумел сохранить квартиру покойного композитора в неприкосновенности. В течение нескольких месяцев все пять комнат последнего жилища Бетховена были доступны каждому; рукописи, валявшиеся в величайшем беспорядке, расхищались; наследие композитора не было даже перенумеровано. Несметные сокровища, заключенные в письмах, нотных эскизах, разговорных тетрадях, бесследно исчезли. Немалая доля документов погибла благодаря полному пренебрежению племянника Карла и его семьи к рукописному наследию Бетховена. Даже Шиндлер, в силу своей ограниченности, подверг уничтожению добрую половину разговорных тетрадей и сохранил лишь те, которые были, по его мнению, интересны для биографов.
