Елена Обоймина - Рудольф Нуреев. Я умру полубогом!
Он с горечью начинал было думать, что уже никогда не увидит ее. «Это одно из величайших разочарований в моей жизни, — говорил он репортеру следующим летом. — Я много раз пытался убедить власти, что простая человечность требует разрешить матери быть со своим сыном… Будь она еврейкой, они могли бы извлечь какие-то политические выгоды, позволив ей уехать. Но коль скоро это не так, ей приходится оставаться там».
Фарида, к сожалению в этом случае, еврейкой не была.
Как ни покажется это странным, но сестрам танцовщика, его племяннику и племяннице дозволили навестить его в Мон те-Карло и в Париже. Но подобного позволения не давали той, кого он хотел видеть больше всех, — его матери. Рудольф, используя свои огромные связи, пытался перевезти мать к себе еще в середине 1970-х, когда здоровье Фариды заметно ухудшилось. В 1976 году его друзья даже основали специальный комитет, призванный помочь Фариде Нуреевой перебраться к сыну. Комитет этот, состоящий из известных деятелей культуры, собрал 107 тысяч подписей в поддержку просьбы Нуреева. Американские сенаторы обращались к руководителям страны, за танцовщика ходатайствовала ООН, но все оказалось безрезультатным. В СССР не умели прощать невозвращенцев…
Так как мать не могла приехать к нему, Рудольф пытался прилететь к ней. Он обращался к своим влиятельным знакомым и поклонникам, ко многим французским государственным деятелям с единственной просьбой: помочь ему получить визу в СССР. Министр культуры и президент «Гранд-опера» пытались организовать его визит, для чего вели переговоры с советским посольством в Париже и французским посольством в Москве. Но при таких руководителях советского государства, как Юрий Андропов и Константин Черненко, власти не были склонны потакать предателям, которым хотелось приехать на родину повидаться с родными. Визит опять не состоялся…
Только с приходом к власти Михаила Горбачева танцовщик смог дважды побывать на родине. Когда в ноябре 1987 года вышла на связь его сестра Розида, Рудольф понял, что должен немедленно отправляться в Уфу: мать серьезно больна. Не имея времени для раздумий, он тотчас же позвонил прямо домой одному из чиновников министерства культуры Франции. Во времена политики гласности, проводимой Горбачевым, здесь как раз велись переговоры относительно гастролей балета «Грандопера». Танцовщик объяснил, что ему надо оказаться на родине немедленно.
На сей раз ему дозволили кратковременный визит в СССР: Нурееву предоставили сорокавосьмичасовую визу, позволив ему провести всего одну ночь в Уфе рядом с матерью.
Получив наконец разрешение приехать на родину спустя двадцать шесть лет после своего побега, Рудольф очень боялся, что его не выпустят назад: ведь приговор к тюремному заключению сроком на семь лет еще никто не отменял. Хотя, несомненно, он знал о реформах Горбачева. Но… «Он видел ситуацию такой же, как во время его отъезда, — вспоминал чиновник министерства культуры, — и боялся, что его арестуют».
— Я могу окончить свои дни в Сибири, — как-то пояснил свои опасения Рудольф.
В качестве защитника Нуреева французский чиновник должен был сопровождать Рудольфа в Уфу вместе с Жанин Рингвет, говорящей по-русски импресарио — с ней танцовщик познакомился в первые дни своего пребывания в Париже с Кировским театром. Но Рудольф не хотел рисковать и не только сообщил о своей поездке журналистам, но и перед самым отъездом позвонил Жаклин Кеннеди-Онассис. Спасет ли она его, если он будет арестован? Жаклин ответила утвердительно.
Несмотря на годы, проведенные в путешествиях, Рудольф всегда боялся полетов. Вот и сейчас во время взлета он съежился на сиденье, вцепившись в подушку. Когда самолет приближался к Москве, он так же сильно опасался того, что ждет его там. Этим опасениям сопутствовали страхи, связанные с родными. Как пройдет встреча с ними? Будет ли Россия гостеприимной?..
* * *В аэропорту Шереметьево его встречали репортеры и охотники за автографами. Под идущим снегом Рудольф стоял, одетый в щегольской зеленый берет, пальто с рисунком в «елочку» и узорчатый шарф. И хотя советская пресса не упоминала о его приезде, информация об этом, конечно же, стала известна заинтересованным лицам.
Среди встречающих, избегая вспышек камер, стояла Любовь Мясникова-Романкова, подруга юности Рудольфа. Он предупредил ее о своем приезде, и она обещала приехать из Ленинграда вместе с братом-близнецом Леонидом. Оба выглядели гораздо старше своих лет, а Люба была в очках, придававших ей «ученый» вид. Рудольф показался ей не изменившимся. Он тут же похвастался:
— Смотри, у меня целы все зубы и я не ношу очки!
Люба уронила перчатку, когда репортер направил камеру в ее сторону.
— Ты не хочешь разделить мою славу? — спросил ее Рудольф.
— Нет, Рудик, — смеясь ответила она. — Эта слава дорого мне обойдется…
Журналисты спросили танцовщика, что он думает о Горбачеве.
— Он лучше, чем другие, — просто констатировал Нуреев.
На вопрос, будет ли он вновь танцевать в Кировском, Рудольф ответил:
— Я бы хотел показать там то, что еще осталось во мне от танцовщика…
— Для меня это огромное эмоциональное событие — я возвращаюсь на сцену Кировского театра, где когда-то начинал, — сказал Рудольф корреспонденту газеты «Известия». — Меня волнует, как пройдет встреча с театром: будут ли горячие объятия и поцелуи или же, напротив, она окажется холодной? Как примет меня публика? Я жду встречи с друзьями, с танцовщиками — у меня в Кировском было одиннадцать партнерш, но все они, кажется, уже покинули сцену. Наконец, я увижу своего педагога Анну Ивановну Удальцову.
Лететь в Уфу предстояло ночным рейсом, поэтому Рудольф отправился в центр побродить по Красной площади. По словам его французского сопровождающего, он словно излучал чувство «глубокого счастья». На улицах Москвы его узнавали в лицо лишь туристы из Америки и Европы (в чем, впрочем, нет ничего удивительного). Перед тем как отправиться обедать во французское посольство, Нуреев наведался вместе с Любой и Леонидом на квартиру их друзей на окраине Москвы. Сопровождающего француза поразило то, как неуместно выглядел там танцовщик. Он признался в этом не без доли снобизма: «Конечно, Рудольф был рад увидеть своих друзей, которые тепло его встретили. Но было нечто парадоксальное в присутствии такой неординарной личности, как Нуреев, с его стилем жизни, который он мог себе позволить, в дешевой московской квартирке, где практически ничего не было, кроме электричества и водопровода».
Аэропорт Шереметьево. Ноябрь 1987 года
