Александр Майоров - Правда об Афганской войне. Свидетельства Главного военного советника
— Командующий приказал мне это подтвердить.
— Подтвердил?
— Так точно!
— Устно?
— Шифровкой. Мне так выгоднее, — доверительно сообщил командарм.
Терпение мое лопнуло.
— Выгодно, командарм, в одно место влезать, а из другого выглядывать. Да, только говорят, это не совсем чистоплотно.
— Мне приказали, — начал скисать Ткач.
Бог мой, подумал я, значит и Максимова, интеллигентного, покладистого и доброго человека втянули в эту грязную ложь. Или я действительно чурбан с глазами? Все видят то, чего я не вижу и не понимаю.
— Где сейчас находится командующий?
— Пока в Ташкенте. Через двое суток вылетает в Москву на съезд.
Вошли Самойленко, Черемных и Бруниниекс.
— Все согласовано, приказ вступил в силу, — доложил Черемных.
— Тебе, Владимир Петрович, и тебе, Виктор Георгиевич, еще раз надо тщательно расследовать происшествие на месте. С вами полетит один из заместителей Кештманда. Пригласите с собой и Наджиба, или его заместителя. Возвращайтесь не позднее 18–19 часов.
Я повернулся к Ткачу и спросил, кому он больше всего доверяет в армии — как себе.
— Начальнику особого отдела армии, — выпалил, не задумываясь, Ткач.
— Его и направь в полет с ними, — я кивнул в сторону Черемных и Самойленко.
— А он мне не подчинен. — И добавил, как будто специально для меня, ничего не смыслящего в субординации: — Он чекист.
— А ты, Ткач, случайно сам в прошлом не был чекистом? (Я чуть было не сказал: «стукачом».)
— Никак нет, оперативником я не был.
— Запомни, командарм, все, что находится под флагом армии, подчинено командарму!
— Так точно!
Разговор был окончен. Я попросил Бруниниекса пригласить ко мне на 12.00 полковника Халиля и его советника генерала Бровченко.
Я вновь остался один.
У пуштунов в дополнение шариата есть еще кодекс чести «Пуштун-Валай». Его нарушение карается смертью. Так неужели пуштун Наджиб нарушил этот кодекс? А Максимов?.. Неужели он не понимает, что его втягивают в нечестную игру?
Звонить ему и разговаривать с ним я не буду!
В 11 часов пришел Бруниниекс и доложил, что боевые 250 действия ведутся по плану. В Кабуле и Джелалабаде сохраняется спокойствие. И добавил: внешнее.
Ну слава Богу!
В 12 часов прибыли Халиль Ула и его советник гене-рал-майор Бровченко. Тепло поприветствовали друг друга.
— Скажи, комкор, мусульмане способны изнасиловать мусульманок, а потом расстрелять их вместе со свидетелями своего преступления?
— Нет, — не задумываясь ответил Халиль. — Их самих и их потомков до седьмого колена проклянет за это Аллах. — И он зашептал молитву.
Затем продолжал:
— Приказ получен, будет выполнен. Ни в Кабуле, ни в Джелалабаде волнений не допустим. Да поможет нам Аллах. — И опять молитва.
Мы попрощались.
В 14.00, в 16.00 и в 18.00 Бруниниекс, Степанский и Петрохалко докладывали мне оперативную обстановку в стране. Наши действия совместно с действиями афганских воинов проходят согласно приказу. Группа Черемных из Джелалабада вылетает в 18.30.
Около 20.00 Черемных и Самойленко докладывали мне:
— Все подтверждаем. Наши злодеи совершили преступление.
Условились, что завтра в 9.00 мы втроем с переводчиком Костиным и Вакилем — заместителем Кештманда, летавшим в Джелалабад для участия в расследовании, — пойдем на доклад к Председателю правительства ДРА.
— Командарма-40 пригласить? — спросил Черемных.
— Обязательно! — ответил я.
Самойленко на всякий случай напомнил, что Вакиль приходится Бабраку то ли троюродным, то ли сводным братом.
— Родословная вождя тут ни при чем, — буркнул я.
— Москва молчит? — спросил Черемных.
— Молчит, — подтвердил я.
— Значит, будет буря… — и он зло засмеялся.
— Не окажись злым пророком… Все. Все свободны. Отдыхайте.
За пятью высокими окнами в мавританском стиле, с витражами, изображавшими сюжеты древнеисламской мифологии, ярко светило февральское солнце. В Кабуле чувствовалось приближение весны. Несмотря на ужесточение нами режима комендантского часа, на улицах стало заметно оживление. Природа и жизнь людей противились войне.
В кабинете Председателя правительства ДРА Кештманда одиннадцать человек (что за навязчивое число!). Шестеро советских — генералы Черемных, Самойленко, Ткач и я — все в форме с орденскими ленточками на тужурках, полковник Карпов, тоже в форме и переводчик Костин в штатском. Афганская сторона представлена, помимо хозяина кабинета, генералами Бабаджаном и Голь Ака, тоже в форме, заместителем Председателя правительства Вакилем и сидящим вдали от нас на банкетке возле низкого столика помощника, или секретаря, Кештманда с блокнотом и карандашом в руке.
Виктор Георгиевич докладывает. Слушать все это в третий раз у меня нет уже ни сил, ни желания. Осматриваю кабинет. Он огромен. Потолок высок и украшен изящной лепниной. А по центру — огромная хрустальная люстра на несколько тысяч ватт. Есть в кабинете официальный двухтумбовый стол. К нему, как принято в Европе, приставлен стол для нескольких собеседников. За этим столом, на полумягких стульях и сидим мы теперь. Лишь Карпов, переводчик и секретарь расположились в стороне. Карпов, приставив стул слева от меня, дышит мне почти в ухо.
Когда Самойленко дошел до слов сержанта о «молодках», Костин на мгновение замялся, испытывая трудность с переводом. И в этот момент Вакиль, бросив несколько непонятных для Костина слов Председателю, обменялся с ним молниеносным взглядом. Оба нахмурились. А Бабаджан с Голь Ака опустили глаза. Черемных пылал яростью. За моей спиной тяжело дышал Карпов. Невозмутимый Ткач, тихо сопя в чашечку, медленно пил кофе и поглядывал на меня.
Кештманд глядел поверх наших голов в одну точку и тоже казался невозмутимым.
Самойленко продолжал печальный рассказ. А я все разглядывал мягкие низкие диваны с маленькими подушками, мягкие низкие банкетки, хрупкие изящные столики. Посетителям должно быть удобно. Муллы, дехкане, дуканщики, поэты, писатели…
Смотрю на Бабаджана, замещающего теперь министра обороны, и думаю о том, как тесен мир…
…В 1975 году я был председателем Государственной экзаменационной комиссии по выпуску слушателей Академии Генерального штаба ВС СССР.
Экзамен по военной стратегии сдавала группа из пяти афганских военнослужащих, среди которых был и Бабаджан. Билеты, подготовка к ответу, ответы и вопросы экзаменаторов — все как принято. Пятеро членов комиссии не особенно налегали на афганцев, видя их довольно поверхностные ответы и понимая значение «интернациональной дружбы». Однако ответы Бабаджана совсем уж никуда не годились. После экзамена члены комиссии определили, учитывая «политический момент», завышенные оценки слушателям. Объявить эти оценки я поручил председателю подкомиссии генерал-майору Шиашвили, первому заместителю начальника штаба Закавказского военного округа.
