Павел Басинский - Лев в тени Льва. История любви и ненависти
Споры с отцом
7 июня 1896 года, когда Лёва с Дорой проводили медовый месяц в Швеции и Норвегии, Толстой писал новобрачным: «Смотрите, не ссорьтесь. Всякое слово, произнесенное друг другу недовольным тоном, взгляд недобрый – событие очень важное. Надо привыкнуть не быть недовольным друг другом, не иначе как так, как бываешь недоволен собой – недоволен своим поступком, но не своей душой. Прекрасно выражение: моя душа, т. е. не вся моя душа, но душа моя же. Люблю, как душу. Именно не как тело свое, а как свою душу. Как хочется увидать вас, потому что знаю, что буду радоваться…»
Золотые слова! Но почему-то с приездом сына домой отец сам не смог исполнить того, что советовал молодым.
Не так уж важно, из-за чего произошла их первая ссора. Важно, что Лев Львович несомненно действовал на отца как сильный раздражитель, и тот ничего не мог с собой сделать.
Его первая запись в дневнике, связанная с приездом молодой семьи, была короткой: «Приехал Лёва с женой. Она ребенок. Они очень милы». Но уже через месяц появляется запись: «Лёва слаб». Что это значило? Ведь сын как раз был преисполнен энергии в связи с ремонтом флигеля, покупкой и расстановкой мебели и сельскохозяйственными планами. Он добился того, чтобы специально для его жены со станции «Засека» каждое утро доставляли письма и свежие газеты из Швеции.
Но в глазах отца это признак не силы, а слабости. Поверхностного отношения к жизни.
В это время Толстой работает над «Катехизисом», изложением своего понимания христианского учения. И это его понимание не имеет ничего общего с тем энтузиазмом, с каким его сын устраивает себе и жене в Ясной Поляне «барскую» жизнь. Если бы он делал это где-нибудь в другом месте, было бы не так досадно. Но Лев Львович делает это на глазах отца. И это похоже на демонстрацию.
В своих воспоминаниях Лев Львович даже не скрывает того, что он прекрасно понимал: своим поведением он раздражает отца. Но он видит в этом чуть ли не педагогический фактор. Кажется, он всерьез решил, что настало время учить старого отца уму-разуму.
«Ко мне отец относился в ту пору менее дружелюбно потому, что чувствовал, глядя на пример моей жизни, насколько решительно и безусловно я отбросил его доктрину и насколько чувствовал себя без нее счастливее. Он мог только чувствовать это, но не понимать, – так сильно он продолжал верить в свои идеи, хотя, может быть и даже наверное, мое умственное развитие и взгляды имели на него очень большое влияние» («Опыт моей жизни»).
Но даже если бы это было правдой – это был вопрос такта. Очень немаловажный для семейных отношений. Молодая самонадеянность сына и упрямство отца в отстаивании своих взглядов на жизнь рано или поздно должны были привести к ссоре. Так и случилось в самом начале ноября.
Толстой пишет в дневнике: «Вчера был ужасный день. Еще третьего дня я за обедом высказал горячо и невоздержанно Лёве мой взгляд на неправильное его понимание жизни и того, что хорошо. Потом сказал ему, что чувствую себя виноватым. Вчера он начал разговор и говорил очень дурно, с мелким личным озлоблением. Я забыл Бога, не молился, и мне стало больно, и я слил свое истинное я с скверным – забыл Бога в себе, и ушел вниз. Пришла Соня, как вчера, и была очень хороша. Потом вечером, когда все ушли, она стала просить меня, чтобы я передал ей права на сочинения. Я сказал, что не могу. Она огорчилась и наговорила мне много. Я еще более огорчился, но сдержался и пошел спать. Ночь почти не спал, и тяжело».
Случайно или нет Софья Андреевна в который уже раз подняла перед мужем болезненный для семьи вопрос о передаче ей прав на сочинения – единственной «собственности», которой он не уступил семье в 1892 году? А на какие средства можно было ремонтировать флигель и покупать мебель? Доходов ни у Льва Львовича, ни у Софьи Андреевны не прибавилось.
После ссоры с отцом Лев Львович уехал к брату Илье в его имение. Отец пишет: «Мне стыдно, что мне легче».
А несколькими днями позже в дневнике появляется запись: «Нынче немного изложение веры. Слабость мысли и грустно. Надо учиться быть довольным глупостью. Только бы уже не любить, но не нелюбить…»
Когда сын уехал по делам в Москву, он признается: «Мне с ним к стыду моему тяжело».
Опять сын стал для него тяжелым испытанием.
В декабре между ними вспыхнула новая ссора, на этот раз связанная с прибытием из Швеции приданного Доры Федоровны, как теперь называли Доллан. На станцию «Щёкино» выслали около тридцати (!) крестьянских саней. Когда этот фантастический, с точки зрения коренных яснополянцев, обоз с мебелью, посудой и прочим стал подниматься по «прешпекту», на него вышел на свою обычную прогулку Толстой.
Он пришел в ужас!
«Что это такое?» – спросил он у мужиков. «Приданое молодой графини Доры Федоровны, – отвечали они. – Лё Лёлич нанял нас».
«Зачем эти вещи? – спрашивал он вечером сына. – Зачем эта роскошь рядом с нищетой?»
«Я объяснил, что Доре они нужны и что это ее приданое», – пишет Лев Львович.
Толстой особенно возненавидел «антимакассары» – покрывала для спинок кресел от жирных затылков. В его глазах это был символ «безумной и вредной европейской роскоши».
«В этом он не совсем ошибался…» – признает Лев Львович.
Перезимовав в Ясной Поляне и встретив в ней чудесную русскую весну с соловьями и ландышами, с цветущим яблоневым садом и хором лягушек в Большом пруду молодая пара отправилась на лето в Швецию, оставив заботы о сельском хозяйстве всё той же Софье Андреевне. На самом деле у них была проблема гораздо важнее сельского хозяйства и отношений с отцом. После выкидыша Дора не могла забеременеть. Одна надежда была на «чудо-доктора Па».
И Вестерлунд их не подвел. Когда молодые вернулись в Россию, то поздней осенью 1897 года Дора во второй раз почувствовала себя беременной.
Беременность Доры и заботы о ней Лёвы, возможно, как-то смягчили отношения сына и отца. По крайней мере, всю первую половину 1898 года они не конфликтовали открыто. Но осенью 1897 года, когда Лев Львович с женой вернулись из Швеции, сын с отцом поругались несколько раз, и отношения между ними достигли такой точки кипения, что когда им вместе нужно было поехать в Москву на поезде, старику сделалось «страшно».
То и дело вспыхивавшие между ними споры вращались вокруг нового Лёвиного отношения к культуре и отцовского понимания христианства. Позже Лев Львович описал один такой спор. Это был беспорядочный обмен упреками.
«Началось с какого-то пустяка… Я сказал, что лучше устроить работникам и скотине хорошее помещение и научить их честности и грамоте, чем ничего не делать и рассуждать…
– Ты, мама́ и «Новое время»[42] всё знаете!
