Исаак Кобылянский - Прямой наводкой по врагу
Лабораторные работы по разным предметам мы выполняли группами по три-четыре студента. Мне повезло: моими соратниками в лабораториях оказались славные парни Вадим Тараненко и Фима Зильберман (Вадим был моим ровесником, Фима — на три года моложе). Начав с совместного оформления протоколов лабораторных работ, мы вскоре перешли к коллективному приготовлению особо трудоемких домашних заданий. Обнаружилось, что и Вадим, и Фима ответственно относятся к учебе, стремятся к знаниям и не признают халтуры по важным для будущей специальности предметам (не чураясь халтуры по другим). Характеры наши оказались легко совместимыми, и мы подружились.
Учился Вадим отлично, он был способным и целеустремленным человеком. В отличие от меня и Фимы, Вадим был неплохим радиолюбителем, разбирался в схемах приемников, кое-что умел ремонтировать. (Этому его и еще нескольких однокурсников умению я откровенно завидовал.) По-моему, Вадим первым почувствовал во мне способного к наукам человека, несмотря на то что поначалу я заметно уступал ему в знаниях. Позже мы практически сравнялись, в чем-то я превзошел его, в другом — он меня.
Нельзя было не заметить, что Вадима тяготило клеймо человека, «находившегося на оккупированных территориях», которое в первые послевоенные годы вызывало подозрительность у властей и лишало перспектив на хорошее трудоустройство. (Впрочем, прошло несколько лет, и власти «смилостивились», факт пребывания в оккупации перестали считать позорным пятном в биографии человека, ведь таких были миллионы.) От Вадима и его жены, иногда приходивших к нам в гости, мы с Верой узнали о необычной судьбе самого красивого ученика нашей 98-й школы еврейского парня Аркадия Константиновского, который был годом моложе нас. Он был на фронте и, попав в окружение, добрался до Киева. Здесь его приютила и прятала от немцев и полицаев жившая по соседству с Тараненко украинская семья. Их довольно некрасивая дочь влюбилась в Аркадия и вскоре стала ему преданной женой.
Фима Зильберман в науках преуспевал, может быть, немного меньше своих старших товарищей, зато обладал таким добродушием, такой покладистостью, какие редко встречаются среди молодежи. Он происходил из небогатой семьи, был младшим сыном весьма пожилых родителей. Фимин старший, давно женатый брат до войны окончил строительный институт, близким другом его студенческих лет был Вика Некрасов, будущий автор моего любимого произведения «В окопах Сталинграда», первого правдивого, несмотря на жесткую цензуру тех лет, рассказа фронтовика о войне. Некрасова хорошо знали в семье Зильберманов, его имя всегда произносилось с большой теплотой.
Жили Зильберманы в каком-то сооружении барачного типа, там было очень тесно, поэтому по учебным делам мы у Фимы не собирались. Однако на скромные семейные торжества меня с Верой Фима всегда приглашал, и мы встречали там искренний теплый прием.
Прошло два месяца моей напряженной учебы, ее результаты становились все заметнее, и я чувствовал себя все более уверенно. Теперь не только молодые, но и я успевал обнаруживать оплошности преподавателей; многие сокурсники поверили в мои знания и сверяли результаты решенных дома задач с моими. Вторая половина семестра прошла легко, к зачетам и экзаменам, если отвлечься от сопромата, я подходил неплохо подготовленным.
Из событий этого семестра особое впечатление произвело на меня закрытое общеинститутское партийное собрание, которое проходило в заполненной до отказа Большой химической аудитории (до восстановления Большой физической еще оставалось больше года). Я сидел в одном из верхних рядов, и было отчетливо видно, что лишь в двух первых рядах преобладает публика в цивильной одежде (представители администрации и профессорско-преподавательского состава). Остальное пространство, за редкими исключениями, занимали демобилизованные в гимнастерках и кителях, расцвеченных орденами, медалями, красными и желтыми полосками ленточек за ранения.
Я не помню вопросов, которые обсуждались на этом собрании, но не могу забыть царившей на нем атмосферы. Во время прений много раз из верхних рядов раздавались горячие выступления, молодые вчерашние офицеры, не сдерживая эмоций, вносили предложения или отстаивали свою точку зрения. Выступали не только горячо, но и красноречиво. Не раз бурлившая верхняя часть аудитории откликалась аплодисментами на эти зажигательные выступления.
Самым существенным из того, что наблюдалось на собрании, было явное разделение аудитории на «молодых» и «зубров». За каждым смелым предложением молодых возмутителей спокойствия следовали реплики председательствовавшего на собрании Калниболотского. Он произносил их совершенно в духе тезисов ЦК партии, и звучало это как истина в последней инстанции. Давали отповедь горячим «верхнескамеечникам» также несколько дотошных ораторов из первых рядов аудитории. Эти представители когорты «зубров» с большим партийным стажем профессионально доказывали несостоятельность или даже вредность позиции «молодых». Временами в их речах звучала угроза вроде «Кто не поддерживает нашего предложения, тот против партии» (подразумевалось: «со всеми вытекающими из этого последствиями»). Как ни странно, несмотря на явное большинство «молодых», «зубрам» удавалось добиться нужных им обтекаемых формулировок в резолюции собрания. (Пройдет год или два, и от бунтарского духа нашего поколения коммунистов останутся одни воспоминания. Партийные взыскания, «промывка мозгов» на заседаниях парткома, назойливая пропаганда укрепления партийной дисциплины, отнюдь не демократический централизм в партии (все это на фоне неослабевающих репрессий в стране) сделают свое недоброе дело. Подавляющее большинство членов партии превратится в равнодушную пассивную массу. Единицы, я не был в их числе, выберут путь, который позже назовут диссидентством.)
Вернусь к делам учебным. Когда началась зачетная сессия, Вадим и Фима так активно насели на меня, что я согласился сделать попытку сдать экзамен по злополучному сопромату. Навязанная мне методика подготовки к экзамену была простой. После экзаменов по сопромату в соседних группах мы восстанавливаем тексты трех вопросов и одной задачи в каждом из тех экзаменационных билетов, которые побывали в руках наших однокурсников (билетов было пятьдесят). В период подготовки мы, пользуясь конспектами, учебниками и задачником, должны составить пятьдесят шпаргалок. Самым сложным будет запомнить, в каком из карманов лежит нужная шпаргалка.
Все трое досрочно сдали дифференцированный зачет по немецкому языку (в котором я был, безусловно, сильнейшим и без труда открыл счет моим послевоенным пятеркам). Благодаря этому у нас было пять суток на изготовление шпаргалок. Работали мы с толком, ни один ответ не записывали, пока не добирались до сути доказательства или решения. За день до экзамена я понял, что овладел предметом, и волнение исчезло. На экзамен пришел рано, шпаргалки были в определенном порядке разложены по карманам. Вадима и Фимы еще не было. Появился экзаменатор, который меня до этого ни разу не видел, пригласил в аудиторию четверых первых по алфавиту, а когда они начали готовить ответы, выглянул в коридор и спросил, нет ли желающих отвечать без обдумывания. Ощупав для уверенности карманы, я объявил о готовности пойти на экзамен. Когда взял со стола билет, обнаружил, что он не совпадает ни с одним из тех, по которым мы так старательно готовили шпаргалки. После нескольких секунд шока начал вчитываться в вопросы, в условие задачи и понял, что все это я знаю, что задачу решу в два счета. С воодушевлением ответил экзаменатору, он лишь взглянул на решение задачи и, не произнеся ни слова, записал пятерку в мою зачетку. После этого я расположился в соседней аудитории и несколько часов составлял ответы и решал задачи для тех, кто уже был вызван на экзамен, но нуждался в помощи (в тайной передаче вопросов и ответов я не участвовал).
