Валентин Аккуратов - Лед и пепел
— Сажайте, Георгий Филиппович! Это ваша трасса! — говорит Иван и отстраняется от левого штурвала.
Байдуков как–то собранно подтягивается, в глазах благодарность за доверие и радость предстоящей самостоятельной посадки. Вслух считаю показания стрелок приборов скорости, Байдуков плавно выравнивает машину у самого зеркала воды, слегка задирает нос, и киль лодки с визгом заскользил по невысоким волнам бухты.
Подруливаем к слипу. Двенадцать моряков в белых гидрокостюмах, стоящие в две шеренги, подхватывают нашу машину, чтобы обуть в колесные шасси и вывести из воды в ангар. На берегу пестрая толпа встречающих, морские и армейские офицеры, длинные ряды автомашин. Открыв все люки, мы, стоя, приветствуем берег, откуда доносятся ответные крики: «Добро пожаловать, советские летчики!», «Да здравствует дружба великих народов Америки и Советского Союза!», «Ура, русские парни, молодцы!»
Как только машина коснулась бетона, сотни рук встречающих подхватывают ее и выводят на бетонную площадку. Цепочка матросов окружает самолет, оттесняя толпу. К нам подходят двое в штатском и, радостно улыбаясь, приветствуют:
— С прилетом, дорогие товарищи! Здравствуйте! Представляются: советский консул в Сан — Франциско Петр Петрович Иванов и сотрудник посольства Анатолий Маслюк. Специально прибыли для встречи. Крики, объятия, десятки вопросов: «Как там на родине?», «Как в Москве?» А в глазах — сквозь радость встречи, озабоченность и немая тревога. Мы понимаем их: наблюдая за событиями войны за тысячи километров от дома, читая чужие газеты, полные дезинформации, конечно, трудно представить, как там все на самом деле. Бодрим, как можем, а у самих на сердце тупая боль, и ни на минуту не покидает мысль: как там дела под Москвой?
К самолету с воем, оттесняя кольцо встречающих и цепь матросов, подъезжает машина с надписью: «Полиция». Вежливо козырнув, четверо рослых молодцов поздравляют с прилетом. Один из них через переводчика дает распоряжение:
— Пассажирам предъявить паспорта и багаж! — и жестом руки показывает место у хвоста самолета для досмотра.
Мы с Иваном переглядываемся и невесело смеемся.
«Кажется, влипли», — проносится в голове. Ведь никто из экипажа заграничных паспортов не имеет. И никто по пути у нас никаких документов не спрашивал.
Пассажиры, начиная с Громова, предъявляют красные паспорта, но чемоданов их не осматривают.
— Надо предупредить консула Иванова, — мрачно говорю я Черевичному.
Но в это время старший из полисменов подходит к нам и, вытянувшись, что–то говорит переводчику.
— Полиция приветствует мужественных советских летчиков, желает им хорошего отдыха и приятного знакомства с Новым Светом, — говорит переводчик. — Экипаж от досмотра освобожден и члены его являются национальными гостями Америки.
Пожав нам руки, полиция отъезжает в сторону.
— Ишь ты, какие добряки, а еще полиция, — скептически произносит Виктор Чечин.
Мы объясняем товарищу Иванову, что не имеем никаких документов на въезд в США. Консул успокаивает нас, объясняя, что все это оговорено, хотя это и беспрецедентный случай в дипломатии, но срочность чрезвычайного рейса в условиях войны нарушила принятые процедуры.
— А теперь в гостиницу «Олимпик», там встреча с членами нашего посольства и представителями США.
— Товарищ Иванов, нам бы хотелось переодеться в штатские костюмы и привести в порядок кабины самолета.
— Хорошо, Иван Иванович, я жду вас у автомашины. Поднимаемся в самолет. В кают–компании с механиками сидит рослый, совершенно рыжий майор в морской форме. Добродушно улыбаясь, он протягивает нам руку:
— Майор Френкель, Питер… американский гепеу, — неожиданно для нас говорит он по–русски и громко смеется. Прикомандирован к вам, ну, как это — чтобы не было диверсии с экипажем, самолетом.
— Понятно! Раз так — тогда за дружбу советского народа с американским, за Рузвельта! — говорит Черевичный.
— Да, да, за дружбу! — поспешно отвечает майор. Иван наливает четырехсотграммовую эмалированную кружку спирта и с куском нельмы подносит майору. Тот большими глотками пьет чистый спирт, глаза его округляются, слезы льются, но он делает усилие и… допивает.
— О'кэй! Молодец американский гепеу! — хлопает его Виктор Чечин по плечу, но тот молчит, выпучив глаза и отдуваясь.
— О, русская водка! Как ежа проглотил! — наконец выдавливает он и спешно покидает самолет, закусывая на ходу.
— Воды, воды! Надо запить! — кричит Виктор вдогонку. — Ну, силен, а ведь свалится сейчас у самолета.
Переодеваясь и прибирая салоны, смеемся, вспоминая доблестного представителя контрразведки.
Выходим из самолета. Нас поджидает группа офицеров. Чемоданы отбирают и нас растаскивают по машинам. Саша Макаров кричит, что не хочет ехать один, а со своими, но сопротивление бесполезно. Я оказываюсь в большом кремовом «понтиаке» на заднем сиденье в обществе двух дам, а трое офицеров в форме морских летчиков — на переднем сиденье.
— Отель «Олимпик», — смеясь, объясняю компании.
— «Олимпик», «Олимпик»! Рашен пайлот! — успокаивают они меня и хохочут, поглядывая то на меня, то на своих дам.
Из их быстрого разговора мне кое–что удается понять. Они восхищены, что мы прилетели к ним через Сибирь и Арктику. Они знают, что мы вылетали из Ситки в очень плохую погоду, что эскорт сопровождения не мог следовать за нами. Они очень переживают, что сейчас орды нацистов стоят под Москвой. Американцы всей душой хотят победы России над Германией.
Широкое шоссе было забито машинами, идущими со скоростью не менее ста километров, но наш водитель, майор Вуд, гнал свой «понтиак», обгоняя их, так что я уж с опаской стал подумывать: вот будет нелепость, если попадем в аварию. При сходе с небольшого моста нас догнал полисмен на мотоцикле с воющей сиреной, сделал знак остановиться. Майор Вуд попридержал машину и, показывая на меня, крикнул:
— Рашен пайлот!
Полицейский взмахнул рукой и помчался впереди нас, не выключая сирены. Мимо проносились какие–то причудливые виллы, утопавшие в цветах и зелени, заправочные станции, торговые павильоны, и только в черте города полицейский, помахав приветливо рукой, пропустил нас вперед. Минут через пять мы остановились у высокого, отделанного темным гранитом подъезда, где уже стояло не менее сотни машин и большая толпа народа окружала подъезд.
«Отель Олимпик 2400» — прочитал я и хотел было выйти из машины. Но не тут–то было. Дамы не отпускали, они смеялись, целовали, я чувствовал запах духов, губной помады, пытался стереть ее платком, но этим только вызывал дружный смех и повторные поцелуи.
