Григорий Ревзин - Ян Жижка
К вечеру возовая колонна таборитов без помехи переправилась на южный берег. Там на нее наскочили гонцы, высланные во все стороны Швамбергом. Через час таборитские колонны сблизились.
Жижка прижимал Швамберга к своей груди:
— Спасибо, брат Богуслав, тебе и Большому братству! В добрый час!
— Рад послужить тебе и Меньшому братству, брат Ян. Веди теперь всех нас!
Жижка приложил ладонь к уху.
— Противник не заставит долго ждать, а мои люди с рассвета не то что в походе — в беге!
— Что ж, замкнемся и станем на отдых, если прикажешь. Не полезут же они сразу!
Подошедшие католики расположились против таборитского заграждения и попросили выслать людей для переговоров. Жижка послал к ним пана
Бочка. Его предательски схватили, а таборитам прокричали издали:
— Пан Гинек отправлен в колодках в Нимбурк! Владетельный пан, что якшается с непокорным мужичьем, ответит за то перед королем и святой церковью.
Гвезда, Швамберг, Рогач, Прокупек в возмущении предлагали тут же, не дожидаясь рассвета, построить боевую колонну, врезаться в лагерь противника.
— Плохо надумано! — возразил Жижка. — У нас один человек против ихних четверых. А на равнине их латники, даром что ночь, навалятся всей силой! Вот мое слово: чуть начнет светать — строиться в походную колонну и отступать!
— Отступать?!
— А в какую сторону? — спросил Рогач.
— В южную! К Малешову!
Наутро табориты устремились к югу. Быстрый отход походил на бегство. Проскочив мимо вражеской Кутной Горы, добрались до холмов, окружающих небольшой город Малешов.
Эти места слепой гетман знал превосходно и уже заранее наметил, где поставит свои возы и людей для решающего боя.
— Эй, Гвезда! — позвал Жижка с возка. — Погляди вокруг хорошенько! Тут гора есть невысокая, сверху плоская, как стол. Там, должно быть… — Жижка нетерпеливо мотнул шлемом вправо.
Гвезда огляделся вокруг.
— Вон она, брат Ян! — Гвезда пригнулся, взял руку Жижки и указал ею. — До нее гонов пять.
— А рядом другая горка, вровень. Так? А между холмами лощина, поросла леском.
— Все так! — подтвердил Гвезда.
Жижка поднял тут правую руку и трижды помахал ею над головой. То был знак гетману над возами — остановить колонну.
Остановились. Слепец привстал на возке и с высоты отдавал приказы:
— Ты, Рогач, подними войско на плоскую вершину! Поставь возовое ограждение челом [50] к востоку, в сторону лощины. Замкни с боков и с тыла, а с чела не надо — оставь открытым! Там построй по всей ширине наших конников!
Ты, Гвезда, выбери из обозных возов десятка два, что побольше, нагрузи доверху камнями! Полные возы поставь позади конников, да так, чтоб не было снизу приметно!
А ты, Швамберг, все тарасницы, гоуфницы, людей с ручницами расставь по правому боку, в сторону лощины!
— Все понятно? — закончил Жижка. — Так не терять времени: скоро бой! Слышите? Идут!
Издали нарастал грохот возов, тяжело нагруженных пушками.
Увидев, что Жижка поднял свои возы на холм, Гашек Островский поспешил занять соседнюю вершину. Между противниками лежала глубокая узкая лощина.
Пан Гашек был полон нетерпения. Не дожидаясь отставших, он сразу повел свои отряды на приступ занятого таборитами холма.
Жижка верхом на коне стоял позади конников.
— Прошли полдороги, сейчас на дне лощины, — доносили гетману.
— Ждать! — был приказ.
— Полезли в гору, на нашу сторону.
— Скажешь, когда половина их переберется сюда!
Пражская пехота, спешенные рыцари густой массой двигались к таборитским возам. Впереди копейщики готовились принять атаку таборитской конницы, за ними стрелки из арбалетов и ручниц. Дальше — пушкари, тянувшие в гору пушки.
Дорога к таборитским возам проходила по неширокой ложбине. Растянувшись в глубину, медленно ползла по ней густая вражеская колонна.
— Половина уже по эту сторону, на подъеме, — сказал Рогач.
— Сколько от них до конников?
— Шагов триста.
— Труби! — скомандовал Жижка.
Трубы прозвенели атаку. Таборитские всадники медленно двинулись вниз, сдерживая коней на спуске. На полдороге от противника они разделились и свернули в разные стороны. Теперь стали видны стоявшие на склоне горы возы — тяжелые, высокие, доверху груженные камнями.
Освобождаемые от тормозов и подпорок, возы покатились вниз по склону к ложбине, раскачиваясь на кочках. Их спускали один за другим. Все ускоряя свой бег, возы с разгона врезывались в плотную человеческую массу.
Ошалелые от ужаса пешие и всадники, спасаясь от гибели под колесами, карабкались по склонам ложбины.
Тут ударили по ним тарасницы и гоуфницы, а из возового заграждения высыпали цепники
И судличники. Они стремительно бросились вниз, на метавшегося в панике врага:
Кликните клич боевой:
«На них! Вперед! Ha них!»
Оружие крепко держите!
«Бог наш владыка!» — кричите.
Бейте их, убивайте!
Ни одного не щадите!
«Выдвинутые вперед воины пражан, — повествует летописец, — обратились в бегство. Побежав, они увлекли за собою и тех, кто был позади них. Все начали бежать. Жижка занял лощину, забрал у противника пушки, возы и всякое оружие, хоть и был он слеп на оба глаза. Тут было убито много пражских и много воинов из рыцарского сословия. Пало тысяча четыреста человек».
Пражские бюргеры и католические паны потерпели, у Малешова сокрушительное поражение.
А через неделю после малешовской победы Жижка был уже далеко на западе, под стенами Плзня. Эта твердыня католиков влекла к себе слепого вождя, — в овладении Плзнем видел он ключ к победе над врагами восставшего народа и в западной Чехии, в краях Плзеньском, Локетском, Раковницком, Жатецком.
Однако и на этот раз таборитское войско — семь тысяч пеших бойцов, пятьсот конников, триста возов — не смогло сломить сил панского католического союза. Оплот феодалов устоял.
Погромив панские поместья вокруг Плзня, Жижка с сильными своими отрядами ушел в Жатец, союзный Табору.
XXVIII. ПОСЛЕДНИЙ ПОХОД
Жижке пятьдесят четыре года. Выросший на вольной воле, весь век на солнце и ветру, среди полей, среди гор и долин, он крепок, как дуб на троцновском косогоре. Властный водитель ратей, решительный и смелый человек — он не знает ни шатания собственной воли, ни снисходительности к слабости других.
Пять лет беспримерной борьбы не ослабили его веры в конечную победу правого дела, веры в лучшее устройство жизни на земле, в «божью правду», как он ее называет. Маяк этой правды горит для него, как и прежде, ярко и призывно, и он не устал прокладывать к нему путь.
