Всеволод Гаккель - Аквариум как способ ухода за теннисным кортом
Днем я по-прежнему работал на корте, а вечером на каждый из концертов приходил кто-нибудь из ребят, с которыми я познакомился. Как-то пришёл Сережа Сараджев и стал помогать нам с подготовкой концерта. Мы стали приходить пораньше и думать, что можно сделать. Мы пытались рассредоточить барахло, так как выкидывать его не имели права. В зале оставалось много театральных сидений, обитых красной тканью, и пока не приходила публика, это было похоже на зал в каком-нибудь лектории. Но ничего поделать было невозможно, мы должны были исходить из того, что есть. Поскольку сцена была очень низкая, первые несколько рядов мы выкладывали прямо на пол из сидений от раздолбанных кресел. Потом ставили несколько рядов кресел, а если приходило больше народу, то люди стояли сзади и таким образом у нас получалось три уровня, прямо как в театре.
Я не знал сколько народу может придти, и к следующему концерту мы с Леной купили три ящика пива… Пришло человек около ста странных молодых людей. Группа «Solus Rex» оказалась очень изящной группой, играющей нечто по стилю напоминавшее «Cocteau Twins», но с более приджазованным вокалом. Их солистка Аня Добровлянская пела на английском языке, что меня страшно порадовало. Все музыканты играли прямым звуком, даже барабаны не были подзвучены, и в этом была определенная прелесть. Хотя, пожалуй, такая музыка требовала другого звука, которого мы пока добиться не могли. Но то, что ждало впереди, меня совершенно сразило наповал. «Нож Для Фрау Мюллер» абсолютно не укладывались в мою классификацию. Ничего подобного я раньше не слышал. Это была мощнейшая и настолько причудливая по форме музыка, что я просто остолбенел. Интересно было абсолютно все, как музыканты играли, как они держались на сцене, и как сдержанно их принимала публика. Их вокалист, который включил микрофон через примочку, которая висела у него на поясе, манипулировал своим голосом, сидя на корточках спиной к залу и, совершенно не обращая внимания на публику. Было такое ощущение, что эти люди играют для себя. Не имело никакого значения, слушают ли их и реагируют ли вообще. Надо сказать, что у них была совершенно адекватная, пришедшая с ними публика, которая вела себя абсолютно таким же образом. Создавалось впечатления, что они обладают определенного рода кодом, который мне недоступен. Меня это заинтриговало и восхитило. Они были абсолютно некоммуникабельны и не обращали на меня никакого внимания. После концерта с моей стороны требовалось как-то выразить свое ощущение и завязать знакомство, чтобы договориться о последующих концертах, но я не нашёл подходящих слов. Мы договорились, что они снова смогут сыграть через месяц. После концерта мы остались убирать зал. И в зале остался барабанщик «Ножей» Лёша Микшер, который неожиданно оказался очень открытым человеком, что совершенно не вязалось с тем образом, который сложился у меня, когда я видел его на сцене. Мы быстро все убрали и, включив музыку, расположились прямо в зале попить чаю. Лёша остался с нами, и мы долго говорили за жизнь. Это был первый контакт с людьми, с которыми, как выяснилось, я связал себя на долгие годы.
На следующей неделе мы сговорились с «Восточным Синдромом», который уже давно пустил корни в этом городе. Кстати незадолго до этого я познакомился с музыкантом из этой группы Андреем Неустроевым. Он приехал из Магадана и, как многие люди приезжающие в этот город, забрел ко мне на чашечку чая. Он только что расстался с этой группой и был в состоянии смятения духа. К сожалению я ничем не мог ему помочь, а лишь только выказал свою симпатию и расположение. Он ещё долго писал мне, а иногда вдруг звонил ночью, вероятно забывая о том, что мы живем в другом времени. Но, к сожалению, год от года в его письмах становилось трудно усмотреть связь и наше знакомство постепенно оборвалось.
У меня в паспорте оставалась американская виза, которую я получил ещё во время фантазий «Турецкого чая», и Ваня Бахурин предложил мне использовать её для поездки на три дня в Будапешт. Он попросил меня выполнить его поручение, при этом оплачивал все дорожные расходы и давал деньги на карманные расходы. Грех было отказываться. Мы уже сговорились, что в первую неделю после моего возвращения будут играть «Пупсы» и немецкая группа «Hordy-Tordy». Я уехал, оставив дела на попечение Лены и Сережи Сараджева с полным ощущением того, что клуб уже начинает приобретать конкретные очертания. Будапешт поразил меня своей красотой, резко контрастирующей с цветом Дуная, который оказался вовсе не голубым, а мутным, как «титанический» кофе. У меня там совсем нет знакомых и, к сожалению, я там не смог найти велосипед и не получил никакого представления о тамошней клубной тусовке. Поезд, на котором я возвращался, опоздал часа на три, остановившись в нескольких километрах от города. Было странное предчувствие, которое тут же подтвердилось, когда я добрался до дому – произошел военный переворот.
Это было совершенно некстати. Не хотелось верить в то, что то, что я затеял, придется сворачивать. Но по счастью все обошлось малой кровью. Ближайший концерт пришлось перенести из-за траура. «Восточный синдром» отыграл при таком скоплении народа, что Сережа Сараджев сказал, что пожалуй, он больше не сможет помогать нам на нашем поприще. Я ещё не имел никакого представления о том, что мы делаем. Не было никакой концепции. Основная идея заключалась в том, что надо идти дальше. Мой опыт участия в группе в целом я расценивал как негативный. И все, что я мог делать, это стараться его не повторить. Не повторить те ошибки, которые совершил я, и которые мы совершили вместе как группа. При всём том, я был благодарен тому, что я имел этот опыт. Я очень много приобрел, и было много позитивных моментов. Но он кончился ничем – я потерял друзей. И все завоевания и приобретения не стоили того. У меня выработалась стойкая аллергия на все то, что стало называться русским роком. Я четко видел закравшуюся ошибку. И чтобы исправить её, я должен был начинать с самого начала. Я состоял в членах «Рок-клуба», но к этому моменту уже не считал себя таковым, да и был ли «Рок-клуб» в это время? В городе не было концертов, а если такие кто-то и организовывал, то как правило для одних и тех же групп. У меня вызывало недоумение то, что любой концерт превращался в акцию. Меня тошнило от протеста и от позы, которую приняли рок-музыканты, серьезно приняв эту игру и не заметив, что уже её проиграли и стали частью системы. Для меня же никакого значения не имело какая система. Не бывает плохой и хорошей системы – она одна. На поверку оказалось, что весь андерграунд предыдущей эпохи носил чисто экономический характер. Как только рухнула стена, в андеграунде отпала необходимость, и настало благоденствие, когда все музыканты превратились в «профессионалов». Для каких-то групп обстоятельства сложились «благоприятно», и они автоматически перешли в разряд супергрупп, для других нет и они вынуждены были довольствоваться случайными заработками и сетовать на то, что гонорары не так велики. Но из чего они могли сложиться? Только из того, что по-прежнему работали механизмы разрушенной системы. Существовали концертные организации и областные филармонии, которые мгновенно пересторились и стали рубить деньги на новом материале. Вместо разборчивой аудитории появилась толпа. Меня это категорически не устраивало.
