Вильгельм Хёттль - Секретный фронт. Воспоминания сотрудника политической разведки Третьего рейха. 1938-1945
В тот же день жена Муссолини Рашель с двумя младшими детьми, Романо и Анной Марией, были освобождены из-под домашнего ареста командой нашей секретной службы и благополучно доставлены по воздуху в Мюнхен. А находились они в Рокка-дель-Каминате посреди дремучего леса в доме, служившем долгие годы местом отдыха дуче и его семьи. Там они содержались полностью отрезанными от внешнего мира под охраной карабинеров. Старший сын Муссолини, Витторио, ранее сумел бежать в Германию. Таким образом, вся семья была благополучно вырвана из лап нового итальянского правительства.
Во время путешествия Муссолини в Германию Скорцени порылся в багаже дуче и нашел небольшую записную книжку, которая затем привлекла внимание немецкой секретной службы. Это была обычная записная книжка, которыми пользовались итальянские школьники, исписанная рукой Муссолини. По всей видимости, он раздобыл ее во время пребывания на острове Понца. Беглого взгляда было достаточно, чтобы определить, что это – своеобразный дневник, который он вел, находясь пленником на Понце и Маддалене. Дневник бы перефотографирован, переведен и вручен Гитлеру. Этот человеческий и исторически ценный документ был сохранен, несмотря на строжайшее распоряжение Гитлера об уничтожении всех досье и документов. Отдельные выдержки из него привожу в следующей главе книги.
Гитлер требовал, чтобы переводы всех иноязычных документов выполнялись дословно – опасаясь, видимо, что переводчик может использовать представившуюся ему возможность, чтобы тайком вставить в текст соображения, которые не осмелился бы выразить обычным путем. Поэтому дневник Муссолини переведен на немецкий язык слово в слово. Хотя оригинал дневника и утерян, думаю, что в переводе сохранена вся самобытность мыслей и выражений автора.
Глава 14
РАЗМЫШЛЕНИЯ ДИКТАТОРА
Вот записи Муссолини, сделанные им во время заключения на островах Понца и Маддалена в августе 1943 года, которые были обнаружены Скорцени в багаже дуче.
25 июля 1943 года
По окончании заседания большого совета, около 2.30 ночи, я направился в свой кабинет в сопровождении Скорцы, Буффарини, Трингали, Биггини и Галбиати. Мы обсудили законность положений, по который пришли к общему согласию, но меня в основном интересовал не этот вопрос. Скорца, выступавший последним и произнесший в общем-то бесцветную и неубедительную речь, испросил моего разрешения проводить меня до дома, на что я согласился. Теперь, когда я оцениваю прошлое поведение Скорцы в различных ситуациях, у меня возникает предчувствие дурного. Заключительная часть его речи в Адриано, в которой он разглагольствовал о возможности «ухода» с соблюдением соответствующих почестей, произвела дурное впечатление на различные круги общественности.
Он занял позицию, открыто враждебную государству, и предпринял шаги, внесшие разлад в его администрацию. Некоторые его предложения, которые я отклонил, свидетельствуют, по моему мнению, о недостатке чувства уравновешенности. После Гентиля он намерен предоставить слово Кросе (вечная загадка). Он предложил мне, чтобы партия, которую он представляет, официально обратилась к папе с просьбой о выделении миллиона лир на реконструкцию Сан-Лоренцо. В завершение своего выступления он предложил направить папе почтительное приветствие. С этим предложением большой совет не согласился, так как, по мнению Чиано и многих других, такое приветствие было бы неприемлемым для Ватикана.
И вот Скорца неожиданно заявил мне:
– А сейчас я хочу сказать вам нечто необычное, что может и не понравиться. Уверены ли вы в людях, которые вас окружают?
Я ответил, что такой вопрос сам себе никогда не задавал.
Позже, за несколько дней до заседания, он повторил этот вопрос и добавил:
– Что произойдет, если как-нибудь ночью кто-либо проникнет на виллу Торлония?
Я же сказал:
– Думаю, что ничего.
Об этом разговоре я потом рассказал Цезаре, не дав ему никакой оценки.
Знал ли Скорца о тайной подготовке к совещанию и был ли он проинформирован о формулировке распорядка дня? Конечно же он был в курсе дела, как я понял из первого его пространного выступления. Предложение для голосования было, однако, коротким.
Пожелав ему спокойной ночи у входа в виллу Торлония, я поспешил к жене, которая с нетерпением ожидала моего возвращения. Ее утонченный женский инстинкт подсказал ей, что происходит нечто очень важное. Бедная Рашель! Как мало счастья я дал ей и сколько принес боли!
За все тридцать лет нашей совместной жизни ни одна неделя не проходила спокойно. Она, наверное, заслуживала другой, лучшей судьбы, чем бурная жизнь со мной.
Обменявшись с ней несколькими словами, я свалился в постель и тут же уснул. Это был короткий сон, который всегда предшествовал решающим моментам в моей жизни.
В семь часов утра я встал, а в восемь был уже во дворце «Венеция». Как и все прошедшие двадцать и один год, я сел за стол, начиная рабочий день – последний день! В почте не было ничего важного и интересного, за исключением петиции двух «далмацких партизан» об отмене вынесенного им смертного приговора. Я послал телеграмму о своем согласии губернатору Гиунте. Ныне я счастлив, что своим последним официальным актом спас две жизни, две молодые жизни! Вскоре мне позвонил Скорца, сообщивший, что многие, проголосовавшие за предложение Гранди, теперь сожалеют об этом. Я ответил ему, что уже поздно. В этот самый момент мне передали письмо министра Цианетти, в котором он писал, что отзывает свой голос с результатов голосования. Факт этот не показался мне особо важным для меня. Затем я пошел к Гранди, которого хотел просто спросить, почему когда он пришел ко мне в четверг и принес протокол Лондонского комитета, то умоляюще предложил не созывать большой совет. Что это было: поиск алиби или маневр? Я ответил, что переносить заседание совета поздно, так как приглашения уже разосланы. Утром 25 июля отыскать Гранди где-либо было невозможно. Он куда-то выехал на автомашине, не сказав куда. Тогда я запросил генерала Пунтони, не сможет ли король принять меня в 17 часов пополудни в вилле Савойя или в каком-то другом месте. Ответ был утвердительным. В двенадцать часов дня в присутствии Бастиани я принял японского посла, который от имени своего правительства поинтересовался моим мнением о сложившейся обстановке. Я ответил, что ситуация в целом зависит от исхода боев на Восточном фронте и что необходимо приложить любые усилия, чтобы вывести Россию из войны даже за счет потери захваченных ранее территорий. Он согласился с моим мнением, и мы попрощались. Если Бастиани записал это интервью, то подробности можно уточнить у него.
