Николай Степанов - Гоголь
— Кого бы вы перенесли? — спросил Гоголь.
— Вас, нашего хозяина и Панаева вместе с Авдотьей Яковлевной!
— Ну, я не жилец и в Москве! Уеду в Италию, там солнце греет, а здесь я нос отморозил! — отшутился Гоголь. — А как вам нравится наш хозяин?
— Он добрый и простой человек, — серьезно заметил Белинский, — но повытерся светом и жизнью и потому бесцветен, как изношенный платок! Только вы об этом никому ни гугу!
— Вы, наверное, и. обо мне то же скажете? — рассмеялся Гоголь.
— Нет, — решительно возразил Белинский т даже приподнялся на диване. — Вы поэт мировой, вы поэт действительности. Я возвышаюсь духом и предаюсь глубокой и важной думе, читая «Тараса Бульбу». А читая курьезную «Повесть о том, как поссорился…», смеюсь и хохочу. Отчего это? От сущности действительности, воссозданной в том и другом. Оттого, что первое изображает утверждение жизни, а другое ее отрицание!
Гоголь задумался. Слова Белинского поразили его своей глубиной, проникновением в самую сущность того, что он хотел сказать своими произведениями.
— Я сейчас заканчиваю большую статью, — продолжал Белинский. — В ней подробно разбираю вашего «Ревизора». В нем тоже идея отрицания, изображение пустоты, наполненной деятельностью мелких страстей и мелкого эгоизма. Я и даю подробный разбор этого превосходного произведения искусства. Он будет напечатан в книжке «Отечественных записок», которая скоро выйдет.
Белинский привлекал к себе своей искренностью и простотой. Его бледное лицо оживлялось, когда он начинал говорить, и внушало доверие. Он спросил Гоголя о его работе, о его новых произведениях, его поэме. И, обычно скрытный и сдержанный с малознакомыми людьми, Гоголь вдруг открылся, поведал о своем заветном труде.
— Я начал было писать, — отвечал Гоголь, — не определивши себе обстоятельного плана, не давши себе отчета, что такое именно должен быть сам герой. Я думал просто, что смешной проект, исполнением которого занят Чичиков, наведет меня сам на разнообразные лица и характеры. Что родившаяся во мне самом охота смеяться создаст сама собою множество смешных явлений, которые я намерен был перемешать с трогательными. Но на всяком шагу я был останавливаем вопросами: зачем? К чему это? Что должен сказать собою такой-то характер? Что должно собою выразить такое-то явление?
Белинский понимающе слушал.
— Ваш замысел, ваш юмор, — наконец раздумчиво произнес он, — доступен только глубокому и сильно развитому духу. У нас всякий писака так и таращится рисовать бешеные страсти и сильные характеры, списывая их, разумеется, с себя и своих знакомых!
— Чем более я обдумывал мое сочинение, — продолжал Гоголь, — тем более видел, что не случайно следует мне взять характеры, какие попадутся, но из-брать одни те, на которых заметней и глубже отпечатлелись истинно, русские, коренные свойства наши,
Белинский слушал с огромным вниманием, изредка отбрасывая со лба прядь белокурых волос.
Разговор неожиданно прервался, так как хозяин попросил всех перейти в столовую ужинать.
— Я угощу вас, господа, удивительными сосисками, приготовленными совершенно особым способом! — с таинственным видом предупредил Одоевский.
За столом уже сидел в кресле дедушка Крылов. На нем был коричневый поношенный фрак, белый платок и сапоги с кисточками, облегавшие его тучные ноги. Он опирался руками в колени и даже не поворачивал своей тяжелой и величавой головы.
Среди гостей были известный эпиграмматист, друг Пушкина Соболевский и несколько чиновных, но малодаровитых литераторов.
«Мертвые души». Въезд Чичикова в уездный город. Художник Агин. Гравировал Бернардский.
Чичиков. Акварель художника Боклевского.
Станция дилижансов на Исаакиевской площади. Акварель В Садовникова
Все с любопытством ожидали обещанных сосисок.
Ужин открылся именно этими сосисками. Гости разрезали их, рассматривали со вниманием, предвкушая изысканный вкус. Однако, взяв сосиску в рот и разжевав ее, все неподвижно замирали, полуоткрыв рты. Сосиски — увы! — пахли салом, стиральным мылом, опилками и еще какими-то странными химическими запахами. Всем захотелось их выплюнуть, Крылов сердито отставил тарелку в сторону. Соболевский без церемоний выплюнул сосиску и, торжественно протягивая тарелку, громко обратился к хозяину дома:
— Одоевский! Пожертвуй это блюдо в приюты, находящиеся под начальством княгини.
Смущенный Одоевский что-то пробормотал и сконфуженно замолк.
Этот комический эпизод был скоро забыт. Завязался оживленный разговор. Оправившийся от смущения хозяин стал рассказывать о животном магнетизме и месмеризме, уверяя, что знание этих таинственных сил приоткроет мистический мир духов.
После ужина гости стали расходиться, и Гоголь, попрощавшись с хозяевами, ушел вместе с Белинским и Панаевыми, у которых тогда жил Белинский. Дорогой они посмеивались над злополучными сосисками и месмеризмом, и Гоголь смешно изображал смущение князя и лица гостей, не решавшихся выплюнуть алхимические сосиски. Полные взаимной симпатии, они расстались на Невском проспекте…
Аксаковы закончили свои дела и вместе с Гоголем и его сестрами 17 декабря выехали в Москву.
После отъезда Гоголя Белинский в письме к Константину Аксакову сообщал: «Поклонись от меня Гоголю и скажи ему, что я так люблю его, и как поэта и как человека, что те немногие минуты, в которые я встречался с ним в Питере, были для меня отрадою и отдыхом. В самом деле, мне даже не хотелось и говорить с ним, но его присутствие давало полноту моей душе, и в ту субботу, как я не увидел его у Одоевского, мне было душно среди этих лиц и пустынно среди множества».
ИМЕНИНЫ
21 декабря 1839 года Гоголь с сестрами благополучно прибыл в Москву. Переночевав у Аксаковых, он переехал к Погодину, у которого и поселился в ожидании приезда матери. Препоручив ей сестер, Гоголь сразу же собирался уехать обратно в Италию.
Дом Погодина на Девичьем поле, приобретенный несколько лет назад у князя Щербатова, представлял собой обширный двухэтажный особняк. В центре находился кабинет Погодина, огромный круглый зал со стеклянным куполом наверху. Этот зал от пола до верха заставлен был полками, набитыми фолиантами, древними книгами, старинными бумагами. Здесь помещалось знаменитое древлехранилище, много лет собираемое Погодиным. Вокруг зала на высоте второго этажа шла узенькая, обрешеченная галерея, на которую выходили комнаты. Одну из этих комнат занимал Гоголь, другую его сестры.
