Марсель Брион - Моцарт
Так или иначе, эти развлечения, если он действительно их разделял, никак не мешали работе. Даже в доме Веберов он ведет трудовую жизнь, которая всегда была его уделом, тихую, спокойную, без каких-либо эксцессов. «Ежедневно в шесть часов утра меня будит мой парикмахер. До семи я уже полностью одет. Потом пишу до десяти. В десять часов у меня урок у г-жи де Траттнер, в одиннадцать другой, у графини Румбек…. После этого я обедаю, если куда-нибудь не приглашен, тогда мы садимся за стол в два, а то и в три часа… До пяти или шести вечера работать невозможно, и вдобавок мне часто мешает какое-нибудь «собрание». Если его нет, я пишу до девяти часов…» Работа есть все время, долгов у него нет («я никому не должен и крейцера…») — что еще нужно, чтобы успокоить подозрительного отца?
Уверения Моцарта в том, что у него нет большого желания жениться, относятся к 25 июля 1781 года. Полугодом позднее все меняется. И дело не в том, что с июля намного улучшилось его материальное положение, и не в том, что теперь у него есть средства для жизни своим домом без забот и лишений. Объяснения, которые он дает, говорят о почти детском затруднении. Он так хорошо представляет себе гневное лицо ментора, прочитавшего его письмо от 15 декабря! И как нелегко нежному, уважительному сыну набраться смелости, чтобы получишь одобрение отца, с непримиримой решительностью осуждающего все, что Вольфганг делает, не посоветовавшись с ним!
«Позвольте мне объяснить вам свои очень обоснованные соображения. Природа говорит во мне так же громко, как и в других переростках. Я считаю для себя невозможным жить как большинство теперешних молодых людей. Прежде всего, я слишком религиозен, и потом, слишком дорожу своим будущим, а мои чувства слишком честны, чтобы я мог соблазнить невинную девушку. В-третьих, меня слишком пугает, вызывает отвращение, гадливость опасность заболеть и потом долго лечиться, чтобы общаться с сомнительными женщинами. Могу поклясться, что до сих пор я ни разу не имел дела ни с одним созданием такого рода… Я хорошо понимаю, что этот довод (как бы он всегда ни был силен) в данном случае не может считаться значительным. Просто мой темперамент больше привлекает спокойная жизнь и семейный очаг, чем шумная суета праздного света. Я с ранней юности не был приучен к заботе о себе, о стирке, об одежде и т. п., и в голову мне не приходит ничего, что было бы мне так необходимо, как жена… Мужчина, живущий один, в моих глазах живет только наполовину! И я действительно так на это и смотрю и с этим ничего не могу поделать. Я много думал, много размышлял… И иначе думать не могу».
После того как были изложены эти соображения, против обоснованности которых Леопольд возражать не сможет, следовало назвать имя той юной персоны, которая за полгода радикально изменила мнение нашего героя и внушила ему пламенное желание жениться. Вольфганг догадывается, какой беспредельной будет ярость отца, когда он узнает, что и на этот раз речь пойдет об одной из дочерей Вебер. И он спешит сказать, что это не старшая, Жозефа, «ленивая, грубая, лживая, зловредность которой трудно себе представить». И, разумеется, не Алоизия, «лживая и злобная кокетка», и не самая младшая, София, «пока еще слишком маленькая, чтобы могла представлять какой-то интерес». Это Констанца, «средняя», которую Моцарт изображает жертвой своего дома, возможно, именно из-за этого самой мягкой, самой понимающей, одним словом, самой лучшей…
Итак, главное признание сделано; будь что будет. О том что Леопольд ответил на это волнующее послание, мы догадываемся, читая письмо Вольфганга сестре Наннерль: «Как можно быть таким монстром?» Чтобы быть вполне беспристрастным, следует признать, что Моцарт-отец не ошибался. Прежде всего, он не знал Констанцу, а если бы узнал, то сразу же обнаружил бы, что она отнюдь не могла быть той супругой, которая нужна его сыну. Больше того, зная, что представляли собой Веберы, он не мог не думать, что, как только они «приберут к рукам» Вольфганга, его карьера будет погублена постоянной нуждой, поскольку вся семья жены сядет на его иждивение. В тот самый момент, когда Моцарт только что обосновался в Вене, набрав достаточное количество учеников и завязав делавшие ему честь полезные связи с аристократией, этот брак уже начал дезорганизовывать его жизнь, обременять его новыми заботами, одним словом, разрушать все то здание, которое столько лет терпеливо и ценой огромных жертв строил его отец. Эти письма не сохранились, вероятно, их уничтожила Констанца после смерти мужа, но нам нетрудно догадаться об их содержании и акцентах. Несомненно, первым распоряжением отца бедному влюбленному является приказ немедленно оставить дом Веберов и поселиться в другом месте. Что, кстати, совпадало с мнением г-жи Вебер, которая также торопила Вольфганга не задерживаться в ее семейном пансионе.
Почему? Ее резон понять нетрудно. Жена суфлера слишком долго жила в атмосфере театра и достаточно усвоила психологию, чтобы понимать: теперь, когда Моцарт действительно влюблен в Констанцу и сообщил отцу о желании на ней жениться, ничего нет более желанного для осуществления ее планов, чем разлучить влюбленных. В духе театральной матери из какой-нибудь трагедии она устроила бедному Вольфгангу страшную сцену, обвиняя соблазнителя в том, что тот скомпрометировал ее дочь. Она, несомненно, вспомнила печальную судьбу Алоизии, упрекая юного композитора в том, что он обесчестил одну за другой всех ее несчастных дочерей. И из любви к нему она должна потребовать этого разрыва: как можно согласиться с тем, чтобы он разбил свою карьеру, которая обещала быть великолепной, вступая в брак с сиротой-бесприданницей? Значит, в интересах обоих молодых людей им следует расстаться, как бы это для них ни было больно…
Моцарт повинуется, он больше не будет жить в доме г-жи Вебер, но получает разрешение время от времени навешать Констанцу. Фактически речь идет о том, чтобы довести влюбленного до отчаяния, создавая на его пути препятствия и одновременно разжигая его любовь частыми визитами. Этот расчет чудесно оправдался. Он переезжает в дом Аурнхаммера, чья дочь, хорошая музыкантша, является одной из его учениц. Но какое это оказывается скверное жилье! «Оно годится лишь для крыс и мышей, но не для людей! В полдень нужен фонарь, чтобы найти лестницу. Комнату вполне можно было бы назвать небольшим шкафом. Вход в нее через кухню, а в двери комнаты прорезано окно… Правда, мне обещали повесить занавеску, но при этом просили, чтобы я ее отодвигал, когда кончу одеваться, потому что в противном случае не будет ничего видно ни на кухне, ни в другой, смежной комнате… Сама его жена называла этот дом «крысиным гнездом».
