Николай Князев - Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны
В 2 часа 14 августа бригада поползла на хребет. Нелегкий был переход… В том, почти альпийском районе нет иных дорог, кроме чуть приметных в обычное время тропинок, которыми пользуются местные жители для передвижений в охотничьих или контрабандных целях. Но и это подобие дороги исчезало на южном склоне, при спуске в Монголию. Подъем осложнялся тем неприятным обстоятельством, что почва всех верхних падей и склонов гор представляет собой сплошное болото, по которому пара лошадей с трудом тянет пустую провозку.
В 10 часов поднялись на хребет и остановились верстах в полутора от перевала. Монихотовские толгои отходили отсюда на запад. Ближайшая вершина, в форме солидного конуса, отчетливо вырисовывалась темно — серыми деталями на фоне голубого неба. Пологое плато, на котором широко разбросался лагерь, спокойным подъемом уходило на запад, по направлению к конусообразной вершине.
По должности я был до некоторой степени осведомлен о нарастании в дивизии опасных настроений. Чтобы разобраться в сложившейся обстановке, следует возвратиться далеко назад — к рейду генерала Резухина и разгрому барона под Троицкосавском.
В дни похода генерала Резухина впервые в умы офицеров запало сомнение в целесообразности немедленного возобновления борьбы против Советской власти. Думалось: не рано ли мы выступили? Может быть, еще недостаточно болезненно проявила себя перед казаками и крестьянами оборотная сторона большевизма… Далеко не все население встречало нас сочувственно, а именно: после восторженного приема 4 июня в приграничной станице Боссий, в тот же вечер мы получили враждебный привет от крестьянского, кажется, даже старообрядческого населения деревни Энхор. Всего же показательнее, что к нам не примкнуло почти ни одного добровольца. В бою под Троицкосавском трудно было не разглядеть, что безумная отвага должна пасовать перед реальной силой красных и планомерностью их действий. Для кадровых даурцев, пребывавших до того момента под магическим обаянием личности своего вождя, троицкосавское поражение сделало первую брешь в их вере во всемогущество барона.
Далее, за время второго похода по Забайкалью все унгерновцы — коренные и мобилизованные — имели много случаев убедиться в весьма осторожном к себе отношении как крестьянского, так и казачьего населения пройденного района. Каждый, кто в свое время хотя бы и в слабой степени разделял надежду генерала Унгерна зажечь восстание в Забайкалье, имел возможность удостовериться в необоснованности своих мечтаний. Не подтвердились также и усиленно распространявшиеся среди нас перед походом слухи о наступлении белой армии вдоль линии железной дороги Маньчжурия — Чита и об иностранной интервенции в Забайкалье. Уже у Гусиного озера стало нам до трагичности понятно, что здесь, в западном Забайкалье, Унгерн может рассчитывать лишь на свои скромные силы, а почему и все дело его обречено на скорую гибель.
Не оставалось также никаких иллюзий относительно Монголии. В период отступления от Гусиного озера в дивизию поступили достаточные данные для того, чтобы считать Монголию потерянной для белых. Некоторые из нас знали о вводе внутрь этой страны крупных красных сил, исчисляемых, по последним разведывательным данным, в две дивизии пехоты и дивизию (6 полков) конницы. Следовательно, нигде в Монголии красные не позволят барону Унгерну остановиться на сколько-нибудь продолжительный срок. С другой стороны, в Новоселенгинске мы получили информацию о том, что в Приморье произошел антикоммунистический переворот при могущественной поддержке некой державы. Это известие имело исключительно важное значение в жизни дивизии.
Если сопоставить все вышеизложенные данные, то станет понятно, почему одни совершенно сознательно, а иные, быть может, бессознательно стремились вырваться из сгущенной атмосферы унгерновской дивизии, и почему потянуло на восток тех из нас, в ком горела еще решимость продолжать борьбу против комиссародержавия на Руси.
День 4 августа (бой у деревни Ново-Дмитриевки) может считаться поворотом в сторону усиления антибароновских настроений в дивизии.
После боя совершенно определилось, что Унгерн отказался от мысли драться с красными на русской территории и что он спешит выйти на просторы Монголии.
Но, вот вопрос: каковы были дальнейшие планы барона, и куда он поведет нас для продолжения его идеологической борьбы с социализмом? Одно было, во всяком случае, очевидно, что он не пойдет на восток. В этом смысле барон не раз высказывался в совершенно определенном духе.
По мере того, как Унгерн уклонялся на запад, по дивизии поползли слухи о том, что им принято решение уходить в Урянхайский край, на зимовку. Эта догадка приобрела характер уверенности к моменту подхода дивизии к поселку Хамней, то есть к 11 августа, потому что по водораздельному хребту, до вершины недалекой уже реки Модонкуль идет граница восточного Урянхая. Можно честно сознаться в том, что весть об урянхайских дебрях была принята с чувством крайней тревоги, в силу простого самосохранения, свойственного даже и беспечным по природе людям. Никто не ожидал ничего утешительного от похода в тот край. Барон остро интересовался вопросом, пойдут ли за ним в Урянхай. Он спрашивал об этом нескольких офицеров и, конечно, получал самые бодрые ответы, которые отогнали прочь, может быть, зарождавшееся по временам в его душе неприятное сомнение в верности ему старых даурцев.
Таким образом, у барона складывалось представление, что нет ничего серьезного — колебался лишь его личный авторитет, в чем виновны мобилизованные ургинцы. Поэтому он и приложил всю энергию к укреплению своего положения по испытанному уже в мрачные дни под Ургой способу — усиления физического воздействия; стал щедрее также на казни. Наиболее интересными объектами моего наблюдения в те жуткие дни являлись начальник объединенных пулеметных команд, полковник Евфаритский и помощник командира 2–го полка, полковник Кастерин. Только эти два лица казались мне способными взять на себя инициативу антиунгерновского выступления.
Под вечер 14 августа я объезжал лагерь. 2–й конный полк раскинулся в полугоре, возле очень старого лиственничного леса, крепко вросшего в самый хребет перевала.
Подъезжая к полку, я издали заметил, что возле штабного костра сидят все старшие офицеры, а также и командир 1-го полка. Присутствие последнего чрезвычайно меня заинтересовало; это было уже явно неспроста… Я понял, что в тот момент происходило совещание между командирами полков; не трудно также было догадаться и о теме их собеседования. Я спешился и, ведя коня в поводу, медленно побрел в гору, внимательно всматриваясь в заинтриговавшую меня группу. Обращало внимание, что возле этих офицеров не было поблизости ни одного вестового. Полковник Кастерин встретил меня ироническим вопросом: не собираюсь ли я, дескать, арестовать кого-нибудь из них. Я ответил в тон вопросу, а именно — что в данный момент у меня не имеется соответствующих приказаний, и что, в силу наших добрых отношений, я заранее обещаюсь смягчить предстоящие неприятности. В вопросе полковника Кастерина я прочел подтверждение своих подозрений.
