П. Бурышкин - Москва купеческая
Деятельность Всероссийского Союза городов целиком относится к военному времени. Не касаясь его работы, а говоря только про его организацию, можно сказать, что картина была точно такая же, с той, может быть, поправкой, что в Союзе интеллигентский элемент был еще многочисленнее. Сплошь и рядом провинциальные думы, почти исключительно состоявшие из местных торгово-промышленников, выбирали для представительства на съездах, а следовательно, для участия в Главном комитете, не городских голов, которые зачастую были из купечества, а специальных делегатов, — инженеров, врачей, или присяжных поверенных. Возглавление же в Союзе было, в сущности, тем же, что и в городской думе, благодаря возглавлению, в обоих случаях, М. В. Челноковым. Но в Союзе городов все рабочее руководство лежало на докторе Н. М. Кишкине.
Заканчивая главу об общественной деятельности купеческой Москвы, я вновь вернусь к вопросу о том, насколько ее можно считать классовой или даже профессиональной. Существовала одна область, где эта деятельность таковой и являлась: это область рабочего законодательства. И тут, нужно сказать, представители Москвы, действуя в униссон с Петербургом, как и с провинцией, не проявили ни понимания современной им обстановки, ни предвидения будущего. Нельзя, конечно, рисовать прошлое русской фабрики в таких мрачных красках, как ныне это зачастую делается, особенно по ту сторону железного занавеса.
Весьма много было сделано, главное, так сказать, в индивидуальном порядке, на отдельных фабриках и заводах. Кренгольмская мануфактура, о которой свидетельствует газета «Таймс», не была исключением, ни даже исключением редким. Но в организованных выступлениях, в особенности при обсуждении вопроса об ограничении рабочего дня, позиция промышленников не шла вровень с развитием народного хозяйства. Конечно, нельзя и эту проблему рассматривать изолированно, вне сравнения с общим укладом русской жизни того времени и, в частности, с бытом деревни, но все-таки факты остаются фактами и, если техника в русской промышленности, по меньшей мере, не отставала от запада, то экономика и социальные условия работы оставались позади. Повторяю, что много было внесено частных поправок, улучшавших общее положение, но это не было результатом общих групповых или профессиональных обсуждений, результатом продуманной и разработанной народнохозяйственной политики, которая могла бы явиться своего рода «кредо» для торговли и промышленности, как общественные и социальные группы.
Легко было бы здесь все свалить на условия прошлой, несвободной русской жизни, на невозможность легальной широкой общественной работы, на те или иные препятствия полицейского характера. В известном смысле, может быть, это и так, но эта причина не единственная и, пожалуй, даже не первенствующая. По аналогии можно себе представить, что наряду с разработкой вопросов чисто политического порядка, могла бы производиться подготовка мероприятий и чисто экономического характера.
Для крайних левых вопрос был решен в марксистской или народнической идеологии, но для русского либерализма экономической программы не было, и не было потому, что ею просто не занимались. Мне кажется, что здесь повинно то невнимание, то отсутствие интереса к вопросам торговли и, главным образом, промышленности, на которые я указывал, и которые были так характерны для русского общества. И как это ни парадоксально, эти настроения сказывались и в самой торгово-промышленной среде.
Это было оборотной стороной медали, той медали, которую русское купечество могло бы получить за свои заслуги в деле культуры и благотворения. Купеческая среда слишком переплеталась, в особенности в последнее время, с интеллигенцией. Во многих проявлениях своей жизни — ив домашнем укладе, и в городской общественной деятельности, — среда эта шла часто «интеллигентским» путем. Развитие культуры и искусства от этого выигрывало, — создавались Третьяковская и Щукинская Галлереи и Художественный театр, но не выковывалось не только классовое, но и групповое сознание, не создавались группы, по-настоящему могущие понять не столько свои права, сколько обязанности, в связи со своей ролью в народном хозяйстве. Поэтому, когда случилась «буржуазная» революция, буржуазии в сущности не было, во всяком случае, не было группы, которая имела бы свою идеологию и знала бы и свои права, и прежде всего свои обязанности.
О том, как в правительственных сферах относились к настроениям московской торгово-промышленной среды, можно судить по воспоминаниям графа В. Н. Коковцева, который описывает прием на бирже и обед у Г. А. Крестовникова; имевший место в связи с назначением гр. Коковцева председателем Совета Министров.
В отличие от других авторов, воспоминания Коковцева подчеркивают, что инициатива появления его в Москве исходила от председателя Московского Биржевого комитета, который и руководил особым собранием на бирже, и устроил обед в честь петербургского гостя.
На этом обеде произошел инцидент с речью. П. П. Рябушинский, который говорил в оппозиционном тоне, упомянул о «преследовании старообрядцев», о «заигрывании с западом в ущерб нашей самобытности», о «воинственных замыслах, не справляющихся с истинными народными заветами» и об «уступчивости иностранцам в ущерб национальным интересам». Закончил Рябушинский тостом, «не за правительство, а за русский народ, многострадальный, терпеливый и ожидающий своего истинного освобождения».
Коковцев свидетельствует, что он был в большом затруднении, как ему отвечать; по его впечатлению, огромное большинство присутствующих — а их было около ста человек — явно не сочувствовали Рябушинскому. Хозяин дома, Г. А. Крестовников, просил петербургского гостя не отвечать «на этот лепет».
В согласии с этим, Коковцев решил принять шутливый тон и не говорить по существу речи Рябушинского. Он сказал, что не может ответить за все ошибки русского Правительства, начиная с времен Рюрика, за все прародительские грехи, и что он присоединяется к тосту о русском народе, приглашая всех трудиться на общей ниве. Словом, все обошлось как нельзя лучше, и Рябушинский, благодаря оратора, произнес за него тост, как за «слугу народа».
Обед у Г. А. Крестовникова состоялся за две недели до смерти моего отца и за месяц до выборов в Биржевое Общество. Ввиду болезни отца, я мало с кем виделся, но все же помню, что речь Рябушинского рассматривалась многими, как «знамение времени», и что на каждом собрании «оппозиция» должна была что-то сказать. Помню также, что Рябушинского упрекали в том, что он не выступил на собрании в Бирже, где речь его была бы вполне уместна и не ставила бы хозяина дома в трудное положение.
