Давид Карапетян - Владимир Высоцкий. Воспоминания
А стайки его поклонниц, дежуривших у «Таганки»? А бесконечные послания с ворохом комплиментов? Связывала всех их любовь к Высоцкому, сплачивала же — невзрачная внешность. Последнее обстоятельство весьма удручало Володю: «Надо же, ну хоть бы одна красивая попалась!» Однажды он получил от одной фанатки восторженное письмо, в котором та рекомендовала своему кумиру воплотить на сцене образ Чернышевского. А начиналось оно так: «Уважаемый Владимир, обращаясь к Вам, я, конечно, понимаю, что для Вас я как туманность Андромеды».
Так и повелось с тех пор называть не только поклонниц, но и всех подряд незнакомок этим возвышенным именем: «Глянь-ка, какая шикарная туманность Андромеды!»
Самоотверженная любовь Марины Влади к Высоцкому — запоздалый, но сокрушительный реванш романтизма за свое поруганное прошлое, звонкая оплеуха Зигмунду Фрейду и его приспешникам. Эта любовь не вписывается в их безбожную концепцию «принципа наслаждения» и «уклонения от страданий» как лейтмотива человеческого существования.
Если бы даже с математической точностью оказалось возможным вычислить процент страданий и наслаждений за двенадцать лет совместной жизни Влади и Высоцкого, то соотношение оказалось бы наверняка не в пользу последних.
Сама Марина недоумевала: «Странная закономерность! Чем больше они нас мучают, тем сильнее мы их любим». Обращалась она при этом к своей согражданке и подруге по несчастью Мишель, отнюдь не понаслышке знакомой с этой печальной формулой!
Да, тысячу раз прав был Евгений Баратынский, в возрасте 20 лет сказавший:
Поверь, мой милый друг, страданье нужно нам;
Не испытав его, нельзя понять и счастья:
Живой источник сладострастья
Дарован в нём его сынам.
Володя уже несколько дней находился в больнице, когда мне позвонила Марина и попросила срочно приехать к Нине Максимовне «для разговора».
Оказалось, что утром Марина заезжала в больницу. Зайдя в палату, она увидела лежащего в кровати Володю. Полу прикрыв глаза, он тихо постанывал, а когда Марина присела к его изголовью, вымолвил только одно слово: «Махно»,
Давненько не получал я такой взбучки. Марина, с присущей ей прямотой, буквально рвала и метала:
— Когда ты, наконец, повзрослеешь? Да мы ещё совсем девчонками бегали на все эти левацкие демонстрации. Давно уже этим всем переболели. Ты что, не понимаешь, в каком он положении? Как к нему относятся власти? A ты его своими дурацкими идеями толкаешь на конфронтацию Только Махно ему не хватало!
— Марина, — робко возражал я, — но при чем здесь политика? Я просто не хочу, чтобы Володя стал официальной знаменитостью. На него же вся страна смотрит. А Махно — просто символ сопротивления, не более Как кстати, и Гамлет.
— Знаешь, если тебе так не нравится эта жизнь и на страна, то уезжай на необитаемый остров и живи там. Тем более что благодаря Мишель такая возможность у тебя есть. А Володю не трогай!
Обескураженный её напором, я пролепетал нечто совсем уже банальное насчет луча света в тёмном царстве.
Марина не стала вступать со мной в литературную дискуссию, а, видя мою душевную смуту, поспешила дать неоценимый дружеский совет в рамках картезианской логики:
— Если ты всё видишь в таких чёрных тонах, то прост пойди и повесься! А на него не влияй!
Увы, в то время Марина не воспринимала меня как преданного друга Володи. Настороженное отношение ко мне Марины длилось ещё несколько лет. Даже близко подружившись с Мишель, во мне она продолжала видеть чуть ли не злого гения Володи.
Верное дитя Запада, Марина хотела видеть мужа окру жённым людьми состоявшимися, уравновешенными. Европа не любит мятущихся, неустроенных, неудовлетво рённых. В России, а в Советской особенно, пьющий человек вызывает в худшем случае симпатию, в лучшем — уважение: «пьёт, потому что страдает». Пьющий человек, а тем более интеллигент, всегда ассоциировался на Руси с порядочностью. Пьянство у нас — своеобразная форма оппозиции, признак личностного начала в человеке. На Западе пьяница — аутсайдер, изгой, будь он хоть семи пядей во лбу. Подоплёка его падения, тайна его душевной драмы, если только он не знаменитость, там никого не волнуют. Западный человек не сомневается, что спиваются преимущественно неудачники.
И только потом, когда Марина поняла, что дружба измеряется не служебным положением и респектабельностью, а верностью, которой так мало в жизни, она полностью изменила отношение ко мне. Мы стали добрыми друзьями, о чём говорит и ностальгическая надпись на книге «Прерванный полет»: «Дорогому Давиду, другу нашему, на память о старых нежных временах нашей юности. Марина Влади». Случилось это в декабре 1988 года, когда я наконец-то побывал в её загородном доме в Мэзон-Лаффите. Ранее она передала мне через Мишель еще один экземпляр своих мемуаров с не менее трогательным автографом: «Дорогому Давиду, надеюсь, что он узнает нашего Володю. Крепко целую. Марина Влади». А уже в Москве я стал обладателем русского издания только что опубликованной книги: «Давиду дорогому с нежностью от Марины Влади. 25.01.89».
Кстати, в тот период Марине и не требовалось особых усилий для легализации Высоцкого. Когда наш истеблишмент убедился, что её роман с Володей — не блажь кинозвезды, а всерьёз и надолго, с ним произошла поразительная метаморфоза. Звание мужа популярной актрисы и общественного деятеля волей-неволей поднимало в глазах элиты социальный статус Высоцкого. От желающих дружить с романтической парой семьями не было отбоя. И не опасно, и престижно. Надо сказать, что в людях Марина разбиралась неважно. Женщина открытая и бесхитростная, она, казалось, и не подозревала, что под благообразной внешностью могут укрываться низость и коварство. Самые матёрые материалисты легко проходили у неё по разряду «князей Мышкиных». Но стоило этим вчерашним фаворитам чуть оступиться, где-то оплошать, как они молниеносно зачислялись в реестр пройдох и предателей. Никаких компромиссов, никакого намёка на лицемерие. Или — или. В этом-то и проявлялась её исключительная порядочность.
Однажды речь зашла о Володиной скрытности в отношении к ней...
— Я же вижу, как он хитрит даже в мелочах, вечно чего-то недоговаривает, словно не доверяет мне до конца, — недоумевала Марина. — Видимо, это проклятый Сталин в нём сидит. Да он во всех вас ещё продолжает сидеть, — чуть подумав, подытожила она.
Сталин Сталиным, но почему-то Володя не доверял именно женщинам. Помимо прочего, он твёрдо верил в существование мифической «женской солидарности». Страх перед ней не позволял Володе открывать душу даже перед преданнейшей ему Мишель.
