«Милая моя, родная Россия!»: Федор Шаляпин и русская провинция - Коровин Константин Алексеевич

Рассказывал Ключевский много и подробно, гораздо подробнее, чем в его «Курсе русской истории», говорил так ярко, так убедительно, что персонажи истории вставали перед Шаляпиным, как живые. Фигура царя Бориса рисовалась могучей, интересной.

«Слушал я, — писал Шаляпин, — и душевно жалел царя, который обладал огромной силою воли и умом, желал сделать русской земле добро — и создал крепостное право. Ключевский очень подчеркнул одиночество Годунова…»

Самодержец на российском троне со страдающей совестью! На первое место в трактовке Шаляпина выступала психологическая драма талантливой личности, царя, у которого «душа скорбит». Драма, перерастающая в сознании героя в подлинную трагедию. «И рад бежать, да некуда. Ужасно! Да, жалок тот, в ком совесть нечиста…»

Трагедия Смуты — это и трагедия народа, жаждущего утопической власти «с чистой совестью» на фоне извечной склоки царедворцев и постоянно бунтующей черни.

После огромной подготовительной работы в труппе начались репетиции оперы. «Я сразу же увидел, что мои товарищи понимают роли неправильно и что существующая оперная школа не отвечает запросам творений такого типа, какова опера Мусоргского». Многие партнеры Шаляпина не сразу поняли и приняли новый исполнительский стиль. Виной тому была старая вокальная школа — это была школа пения, и только. Она мешала выражению музыкальной драматургии Мусоргского.

Премьера оперы завершилась настоящим триумфом! Успех Шаляпина называли потрясающим, оглушительным, огромным!

В Париже, во время Дягилевских русских сезонов, рецензент сообщал: «После сцены с Шуйским весь оркестр в 120 человек поднялся и оглушительно зарукоплескал Шаляпину. Великий артист был тронут…»

И еще одно впечатление — критика Ю. Энгеля на страницах «Русских ведомостей»:

«В музыкальном отношении партия эта, несмотря на множество поразительных подробностей, не лучшая в опере, но что сделал из нее талантливый артист! Начиная с грима и кончая позой, каждой музыкальной интонацией — это было нечто поразительно живое, выпуклое, яркое. Перед нами был царь величавый, чадолюбивый, пекущийся о народе и все-таки роковым образом идущий по наклонной плоскости к гибели благодаря совершенному преступлению, — словом, тот Борис Годунов, который создан Пушкиным и музыкально воссоздан Мусоргским. Неотразимо сильное впечатление производит в исполнении г. Шаляпина сцена галлюцинаций Бориса, потрясенная публика без конца вызывала после нее артиста».

В союзе Пушкин―Мусоргский был необходим третий, равный по силе гений — Федор Шаляпин. С Шаляпиным «Борис Годунов» обрел свою звездную славу.

Игорь Лебедев

Сгорел тот особняк в Отрадном

Северный край.

1997. 15 марта

Той весной Шаляпин находился на гастролях в Монте-Карло, где в оперных спектаклях «Мефистофель» и «Фауст» пел главные партии. Артиста всё более признавали в европейских музыкальных столицах, и снова его успех был великолепным. Однако это не очень радовало певца — мысли Шаляпина оставались в России, которая переживала не лучшие свои времена.

Думая о позорных поражениях царской армии в Маньчжурии, январских событиях в Петербурге, он писал В. Теляковскому: «Душа моя наполнена скорбью за дорогую родину, которая сейчас находится поистине в трагическом положении. На театре войны нас, кажется, совсем разбили — всюду неурядицы и резня — ужасно…» И вновь о том же через месяц: «Хорошо за границей, великолепно в Париже, а все-таки меня, серяка, тянет в мою несчастную Россию — здесь очень над нами смеются, и это так обидно, что иногда чешутся кулаки». И добавляет отдельной строкой: «…жду не дождусь, когда сяду на пароход, чтобы ехать в Отрадное».

Куда же стремилась мятущаяся душа молодого Шаляпина, где находилась эта местность с таким простым и уютным названием — Отрадное?

После некоторых литературных и архивных разысканий удалось установить, что сельцо это на карте Романово-Борисоглебского уезда 1918 года называлось Рыково-Отрадное и тесно примыкало к Шашкову, что стоит на левом берегу Волги, прямо напротив Песочного. Принадлежало Отрадное потомственному ярославскому дворянину, боевому инженеру, генерал-лейтенанту А. З. Теляковскому, человеку европейской известности. Участник нескольких военных кампаний, военный ученый, он за свой научный труд по фортификации был удостоен Высочайшего благоволения Российского императора и орденов, жалованных ему королями, шведским и прусским. По смерти генерала в 1891 году имение его перешло к сыну, также ярославскому дворянину, Владимиру Аркадьевичу Теляковскому, человеку, который сыграл весьма заметную роль в судьбе Шаляпина.

Именно он, будучи в начале века директором императорских театров, пригласил его на службу в Большой. Заведовать же художественной частью театра он предложил К. А. Коровину.

Владимир Теляковский был разносторонне образованным человеком, обладал высоким художественным вкусом и незаурядными организаторскими способностями. В юности он закончил Петербургскую музыкальную школу, затем Пажеский корпус и по военной линии дослужился до чина полковника, имея за плечами Военную академию генерального штаба. В музее А. А. Бахрушина хранятся пятьдесят его дневниковых тетрадей с описанием событий, относящихся к двадцати годам его управления Большим и Мариинским театрами. Служебные отношения Шаляпина, Коровина и Теляковского отнюдь не мешали их тесной личной дружбе, которая не омрачалась на протяжении всей их совместной театральной жизни.

Вспоминая о былом, Теляковский писал, что нередко артист и художник приезжали к нему в гости, и их встречи в Отрадном были интересными и содержательными. Они все тогда, как люди искусства, особенно интересовались литературной жизнью России и многими вечерами, иногда до восхода солнца, читали вслух и обсуждали считавшиеся модными произведения Андреева и Горького. Читал обычно Шаляпин — впечатление было очень сильным.

В 1905 году, вернувшись из Монте-Карло, Шаляпин написал Теляковскому: «Сейчас из Ратухино втроем, я, Костя [Коровин] и Серов, едем в Переславль-Залесский — собираемся… приехать в первых числах июня к Вам…Грустим о событиях…<…> Имение наше замечательное — хозяйствую вовсю, крашу крыши, копаю земляные лестницы на сходе к реке (существовали до середины 80-х годов. — И.Л.) и вообще по хозяйству дошел до того, что самолично хочу выводить гусей и кур».

Наверное, это общерусская черта — во дни сомнений и тревог искать успокоение души в сельских трудах…

Запись в книге музея «Ботик» гласит: «Вечная память величайшему монарху-работнику Петру Первому. Ф. Шаляпин, В. Серов, Конст. Коровин. Май. 28.1905 г.» (хранится в Переславль-Залесском историко-художественном музее).

Предположительно лишь в конце июня Шаляпин и Коровин приехали в Отрадное. Константин Алексеевич вспоминал: «Теляковский обрадовался Шаляпину. За обедом был священник соседнего села и две гувернантки — англичанка и француженка. Видно было, что Шаляпин им понравился. С англичанкой он заговорил на английском языке. Та рассмеялась. Шаляпин не знал по-английски и нес чепуху, подражая произношению англичан». Да уж, шутку Шаляпин любил.

Для Коровина поездка оказалась весьма плодотворной творчески, ведь именно в Отрадном он написал портрет читающего Ф. И. Шаляпина. Широким и смелым мазком, колоритно и точно на этюде переданы не только внешняя импозантность фигуры артиста, но и миг его какой-то отрешенной сосредоточенности, внутренней духовной работы. Картина хранится в Третьяковской галерее и подписана автором так: «Конст. Коровин, 1905. Июль 1, Отрадное».

По неподтвержденной документальной версии автора, тогда же был сделан и фотоснимок, где изображены два наших героя — В. Теляковский и Ф. Шаляпин. На это указывает и сходство деталей костюма Шаляпина и, пожалуй, общая тема его погруженности в чтение некоего манускрипта. Видимо, и перед фотокамерой он как бы продолжал слегка позировать, находясь в образе, предложенном художником.