Беатрикс Шиферер - Женщины Вены в европейской культуре
Таково всеобщее впечатление, произведенное им на наше небольшое общество, когда мы каждый вечер собирались у нас в саду, да и молодому поэту полюбилось, должно быть, все то, что он нашел здесь, и как был принят, поскольку отныне он стал посещать нас и в течение всей зимы все чаще заглядывал к нам… Грильпарцер, коему сразу пришлись по душе наш дом и тон, в нем царивший, равно как и наше общество, частенько бывал у нас вечерами по вторникам и четвергам, а нередко приходил к воскресным обедам и, случалось, оставался до вечера, музицировал со мной и дочерью, так как весьма искусно играл на фортепьяно и мог импровизировать на нем, выказывая талант столь же отменный, как и вкус. Столь разносторонний ум, а еще более — простота и сердечность в общении завоевали ему наше единодушное уважение и расположение, и кажется, он проникся, к нам теми же чувствами. Все он делал с открытой душой и сердечностью, рассказывал мне о своем отрочестве, о своих свойствах и пристрастиях, делился с нами поэтическими замыслами…»[17]
В этих словах уже слышится отзвук судьбы Лотты из «Вечной невесты» Грильпарцера: если поначалу ему нравилось бывать у Пихлер, то после нескольких лет тесного общения он перестал посещать ее дом. Если бы влюбленная в него Лотта могла утешиться тем, что узнала себя в Мелите («Сапфо») и Креузе («Медея»)!
Фердинанд Раймунд, которого Каролина знала куда как меньше, чем Грильпарцера, виделся ей исключительно в ракурсе сходства с Грильпарцером. Она замечает, «что он давал столь же мало оснований рассчитывать на длительное дружеское общение, как и Грильпарцер. Оба этих незаурядных человека походили друг на друга как прекрасными душевными порывами и редкостной глубиной натур, так и преобладанием мрачного ипохондрического настроения, заставлявшего их избегать общества…»[18]
Помимо выдающихся фигур австрийской культуры и науки, гостями салона Пихлер были и европейские корифеи, такие как братья Август и Вильгельм фон Шлегели и Доротея фон Шлегель, Людвиг Тик, Захариас Вернер, Александр и Вильгельм фон Гумбольдты, Теодор Кёрнер, Клеменс и Беттина фон Арним, Карл Мария фон Вебер, невестка Гете Оттилия, прожившая несколько лет в Вене, Людвиг Уланд и многие другие. Сюда при случае заглядывали также Эдуард фон Бауернфельд и Николаус Ленау.
При оценке художнических масштабов своих гостей проявились как сила, так и слабость суждения Каролины. Она слишком верна усвоенным ею ценностям — ценностям старой католической Австрии, чтобы дать ослепить себя славой и блеском современных мастеров. С другой стороны, ее крайняя критическая позиция по отношению к романтизму, именуемому здесь «новой школой», вряд ли позволяла ей быть справедливой.
«…Чего, собственно, хочет „новая школа“?.. Я думаю, этого не знает никто, даже и корифеи. Они лишь разрушают, ничего не создавая, они внесли путаницу в понятия и объявили нравственными, прекрасными и высокими те слова или картины, а может быть, и действия, которые противоречат всем доселе существующим нормам нравственности и достойного поведения. Супружеская верность, послушание родителям, подчинение укладу семейной жизни и т. п. — все у них предстает препонами, преодолеваемыми сильным и независимым духом, и само это преодоление воспринимается как нечто грандиозное, если воспользоваться вошедшим тогда в моду словечком, а стало быть, придающее якобы благородный блеск всякому прегрешению против общепринятых форм, всякому сопротивлению долгу и даже нарушению его. Таким образом произошло смешение понятий: справедливости и несправедливости, дозволенного и недозволенного и даже правды и лжи, и, вероятно, уже в тех принципах и примерах, которые эта школа начала демонстрировать в первые годы столетия, можно со всей очевидностью разглядеть ростки и молодые корни ложного и губительного духовного пути, чреватого для литературы и жизни мыслящей части общества экстравагантностью, распадом семей, увяданием великолепных талантов, а часто и самоубийством…»[19]
Тот же консерватизм ощущается и в понимании ею роли женщины как творческой личности. Со многими дамами такого склада она поддерживала дружеские отношения.
«…Счастливое стечение обстоятельств позволило мне завязать дружбу с очень многими превосходнейшими писательницами моего отечества… Все эти женщины питали искреннее уважение к истинной женственности, прочным семейным устоями порядку, а ведь только они и придают, как мне подсказывает чувство, женскому литературному творчеству подлинную ценность и ту самую правомочность, ощущая которую они могут явить себя миру, не боясь справедливых упреков…»[20]
Чтобы обрести право на творчество, женщина должна прежде всего хорошо проявить себя в роли супруги. Только таким путем она обретает право на самораскрытие. В приведенных выше словах Каролина Пихлер, бесспорно, выражает и взгляд на самое себя. Выказывая столь беспощадную, с нашей точки зрения, скромность, она ощущает себя прежде всего женщиной и матерью, писательские амбиции которой никак не могут повредить высокому предназначению и достоинству традиционного женского долга. Объем и уровень создаваемых произведений в этой связи представляются делом второстепенным. Тем не менее ее собственное литературное творчество охватывает многие жанры: она пишет романы, эссе, стихи и драмы, исполняемые даже на подмостках императорского Хофбургтеатра, а все произведения составляют шестьдесят томов. Ее автобиографическое повествование «Памятные события моей жизни», опубликованное в 1844 году, уже после смерти автора, представляет собой достойный внимания срез эпохи, изобилующий деталями и историческими анекдотами, и читается с интересом даже в наши дни.
Если вдуматься в эту самооценку, то «муза предместья» госпожи де Сталь и брентановское отождествление котурнов с домашними туфлями предстанут в совсем ином свете. В общественной активности Каролины Пихлер мы видим одно из следствий традиционного представления о роли женщины, воплощение которого было предпосылкой творческой самореализации. Этот гармонический баланс двух амплуа ясно осознавался современниками. Вот что пишет Варнхаген фон Энзе, муж видной берлинской писательницы и хозяйки одного из салонов Рахели Варнхаген:
«…Здесь встретил я также и любимую писательницу Каролину Пихлер, славную, скромную женщину, проницательного ума и очень доброй души, типичную венку по языку и манерам, суть личности которой раскрылась в совершенной прозе и не дает выставлять напоказ свой поэтический дар, нашедший, однако, сильное и прекрасное выражение в ее сочинениях…»[21]
