Роберт Маккрам - Жизнь Вудхауза. Фрагменты книги
Мальчики занимались разными видами спорта: от «пятерок» (разновидности гандбола) и кроссов до бокса и крикета. Вудхауз прекрасно играл в командные игры и гордился своим мастерством; в Далвиче он пробился в первую команду и по регби, и по крикету. Он также увлекался боксом, хотя на ринге оказывался уязвим из-за плохого и все время ухудшавшегося зрения. Страсть его к спорту, долго не угасавшая и после школы, приоткрывает окно во внутренний мир человека, всегда видевшего в эмоциях опасность. Спорт был для него способом ничем не ограниченного самовыражения. То был дозволенный и — без намека на сексуальность — телесный контакт. На площадке Вудхауз мог вступать в физические отношения с другими детьми, но эти отношения не имели ничего общего с сексом. Для ребенка, выросшего без любви, спорт стал заменой личной жизни. Спорт был одной его страстью, Далвич-колледж — второй; в душе Вудхауза они крепко связаны один с другим. Не считая писательства, единственным заметным интересом в его жизни были выступления команды Далвича по крикету. Первая публикация Вудхауза, появившаяся в 1894-м, называлась «Матчи за Юниорский кубок».
В зрелом возрасте Вудхауз продолжал посещать игры первой команды колледжа — неизменно в серых брюках-гольф, серой куртке и серой фетровой кепке. В 1938 году, в пятидесятилетием возрасте, он устроил для победившей крикетной команды обед в Вест-Энде и сводил игроков в «Палладиум». Все 30-е годы он переписывался с игроком команды Далвича и сборной Англии Стюартом Гриффитом по прозвищу Билли, проявлял искренний интерес к его спортивной карьере, присылал ему деньги и свои книги, а однажды пообедал с ним в ресторане «Савой-грилл». В 1946 году, проведя семь страшных лет в оккупированной нацистами Европе, он писал одному из друзей: «Не странно ли — когда надо бы волноваться о положении дел в мире и о собственных бедах, я сейчас способен думать только о том, что Далвич может выиграть все матчи сезона и превзойти рекорд 1909-го». Вудхауз до конца дней будет всерьез считать себя своим в этом особом мирке. Оруэлл в своем знаменитом эссе о Вудхаузе[20] утверждал, что тот «долгие годы оставался мыслями в своем колледже». Вудхауз оспаривал этот вывод, но как-то раз откровенно признался, что он являет собой «запущенный случай человека, остановившегося в своем душевном развитии… С восемнадцати лет я, похоже, не продвинулся ни на шаг».
Как и самые умные и целеустремленные мальчики той поры, Вудхауз пошел «по классической стезе»; позднее он говорил: «Для меня как писателя ничего лучше быть не могло». Школьный путь Вудхауза представлял собой движение от одного титана античности до другого, от Эсхила — до Фукидида (которого мальчики окрестили Тьфукидидом). Однако попытки критиков провести параллель между его произведениями и античной классикой Вудхауз всю жизнь отметал с типичной для него беззаботностью. В 1969 году молодой оксфордский филолог-классик спросил его в письме, осознает ли он влияние Плавта или Теренция (так, есть совпадения между одним фрагментом в «Сам себя наказующем» Теренция и в романе «Везет же этим Бодкинам!»). На что Вудхауз ответил:
Безусловно, эти два фрагмента очень похожи, что может быть объяснено исключительно сходством мыслей Плавта и моих, поскольку хотя в Далвиче мы читали многих авторов, но ни Плавт, ни Теренций отчего-то мне не попадались. Почему? Быть может, потому что П. и Т. считались чересчур откровенными?.. Но Аристофана-то мы читали, а он ничуть не более сдержан.
Вудхауз всегда искренне стремился быть нормальным и самодостаточным человеком; он был из тех мальчиков, что не расстаются с книгами. По аллюзиям в его юношеских рассказах из школьной жизни видно, что его библиотека в годы взросления включала поэзию Теннисона и Браунинга, кое-что из Диккенса, Киплинга, Конан Дойла, Джерома К. Джерома, а также ныне позабытых поздневикторианских писателей, вроде Барри Пейна и Джеймса Пэйна. Пелем также был страстным поклонником Гилберта и Салливана; его ранние книги изобилуют цитатами из их опер. Вудхауз вспоминал, что, в первый раз попав в театр — на постановку оперы Гилберта и Салливана «Пейшенс» в Кристал-Пэласе, — был «совершенно опьянен радостью. Я думал, что лучше этого ничего на свете не бывает». По программе же он изучал английскую литературу от «Рассказа рыцаря» до «Королевы фей». Классные журналы свидетельствуют, что по большинству предметов будущий писатель тогда успевал средне.
На развитие Вудхауза-литератора особенно повлияли трое его учителей. Уильям Бич-Томас, классный руководитель Вудхауза в четвертом классе (1897 год), был одним из тех редких людей, кому удалось, оставив учительство, стать хорошим журналистом. В 1898 году Бич-Томас ушел из Далвича и устроился в «Глоуб», ведущую лондонскую вечернюю газету тех лет, впоследствии прославился как военный корреспондент и удостоился рыцарского титула. Вудхауз, видимо, произвел на него впечатление и как ученик, и как редактор «Аллейнианца»[21], поскольку в 1903 году Бич-Томас предложил бывшему подопечному первую журналистскую работу. В колледже на молодого Вудхауза повлиял и библиотекарь Филип Хоуп, везде появлявшийся с кипой книг под мышкой. Хоуп был блестящий педагог, а его занятия, как вспоминал позднее один из учеников, были «необычными и захватывающими… Едва ли кто-либо мог лучше него научить писать прозу и стихи; мы часто сидели будто зачарованные, пока он с поразительной скоростью и изяществом приводил все новые и новые варианты какой-нибудь фразы или строчки на греческом или латыни». Вудхауз научился писать на латыни и греческом так же бегло, как по-английски. Значение подобной подготовки трудно переоценить; во всех своих книгах Вудхауз проявляет любовь к сложной грамматике и с виртуозной легкостью строит труднейшие предложения, например, в самом начале романа «Везет же этим Бодкинам!»:
Молодой человек, сидевший на террасе каннского отеля «Манифик», смутился — верный знак, что англичанину сейчас придется объясняться по-французски[22].
Бич-Томас и Хоуп производили сильное впечатление, но в жизни Вудхауза-школьника была и еще более заметная и внушительная персона. В золотой век Далвича его возглавлял Артур Герман Гилкс, о котором Вудхауз говорил, что это «один из общепризнанных великих директоров». Гилкс стал директором в 1885 году и на 1890-е пришлась его лучшая пора. Крупный, белобородый — точь-в-точь викторианский образ Всевышнего — Гилкс как-то раз заявил одному старосте, что предпочитает увидеть его в гробу, чем услышать из его уст бранное слово. В книгах Вудхауза директора колледжей внушают благоговение, даже если над ними смеются: говоря словами мистера Муллинера, «директор — это что-то вроде смеси „Бытия“ Эпстайна[23] и чего-нибудь такого из Откровения[24]». Гилкс умел заворожить аудиторию не хуже Филипа Хоупа и казался неким небожителем: мог объявить войну словечкам вроде «препод» и «трояк» и тут же, без паузы перейти к чтению «Sartor Resartus» Карлейля. «Это было умопомрачительно, — вспоминал Вудхауз, — но у меня при виде его душа все равно уходила в пятки».
