Борис Гринченко - П. А. Кулиш. Биографический очерк
Более изменились взгляды Кулиша на казачество, но все же не настолько, чтобы в его первоначальных мнениях нельзя было различить зародышей позднейших. Сперва он смотрел на казаков взглядом, близким ко взгляду Шевченко. Это доказывают его “Досвиткы”, гд он, прославляя первых предводителей казацких (деятелей Кумеек и Солоницы, Морозенко и др), говорит:
Нехай знають на всим свити,
Як мы погыбалы
И, гынучы, свою правду
Кровъю запысалы! [12].
Однако уже и тогда он хотя и понимал чувства “дыкого хлопства”, бушевавшего в южных степях в XVII веке, но вполне мог отдавать свои симпатии только иным людям. Его идеалом был Голка (“Велыки проводы” в “Досвитках”), проповедник божественной истины и враг всякого разбойничьего насилия, восстававший против разрушительных стремлений темной народной массы. Масса не поняла этого человека и потому убила его, так как понять его могли только
Не спанили, не схлопили
Диты Украины, —
т. е. истинные сыны своей родины, равно чуждые и поработительским претензиям панства, и грубым наклонностям некультурной массы и служащие только истинно человеческим идеалам.
И “паны” и "мужики" Кулишу одинаково несимпатичны. Сечь запорожская и гайдамаки мало симпатичны ему еще в 1857 году; чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть некоторые страницы его “Записок о Южной Руси” или те места “Черной рады”, где он говорит о запорожцах или описывает буйства сторонников Брюховецкого. Но в равной степени восстает Кулиш и против панских притеснений народа; об этом мы уже упоминали, говоря о "Досвитках”, подобные же мысли находятся в изобилии в его полемических статьях в “Основе”. Он желал бы встречать в истории только таких людей, как Юрий Немирич, с которого он рисовал своего Голку. [13] Такие фигуры привлекали его своею культурностью. Эта культурность нравилась ему и в польско-малорусском панстве XVII века, хотя он и не симпатизировал ему. Разыскивая в прошедшем таких насадителей культуры как Немирич, он нашел их немного, но зато встретил много дикости, некультурного буйства. Это последнее чем далее, тем все более и более отталкивало его от себя, а признаки культурности все более и более привлекали. Уже в “Основе” 1861 года (IX, 79-107) он восстает против стремления видеть в истории Малороссии только историю казачества. “Козацтво було тилькы буйным цвитом, а иноди й колючим бодяком серед нашого дыкого степу. Росло в нас дечого багато й оприч козаччыны”. Чем далее, тем Кулиш все более придавал значение этому “дечому оприч козаччыны” и наконец совсем перестал видеть в казачестве какие-либо признаки культурной творческой силы. “Уничтожив могущественное королевство — Польшу, не воздвиг русский народный дух на великих пожарищах и кладбищах прославленной свободы, а лишь дал возможность новым хищникам, вместо хищников старых, утвердить здесь свое темное господство”. [14] От этого взгляда до взгляда на казаков, а тем более на гайдамаков, как на силу исключительно разрушительную и враждебную культуре слишком недалеко, и потому, сказав вышеприведенное в 1868 г., Кулиш в “Истории воссоединения Руси”, через шесть лет, изображает казаков уже исключительно разбойниками.
Но если казаки разрушители и враги культурным начинаниям, то, последовательно рассуждая, необходимо было снять большую часть (если не все) обвинений с цивилизаторов, каковыми в данном случае являлись польско-малорусские паны. Они были тогда культур-трегерами и, борясь с казаками, защищали дело культуры. Таким образом, после “Истории воссоединения Руси”, появляется “Крашанка” с похвалами польско-малорусскому дворянству и громами против историков, защищающих казаков.
Сказанного, надеемся, достаточно для того, чтобы убедиться, что взгляды Кулиша на малорусскую историю изменялись к концу его жизни далеко не по всем вопросам, происходившие же изменения совершались постепенно, и в самых первоначальных его взглядах уже ясно видны зародыши взглядов последних лет его деятельности. Эти зародыши, развиваясь все более, и привели к тому, что начав с книги малорусских героев “Украина”, создавая которую автор мечтал сделаться казацким Гомером, Кулиш дошел до проклятий казакам и раздражительной полемики с их защитниками в последнем своем стихотворном сборнике “Дзвин”.
Первый том “Истории воссоединения Руси” является несомненным приобретением для малорусской историографии. Автор указывает в нем на ту сторону дела, на которую до тех пор историки мало обращали внимание, а именно — на значение городского, мещанского населения в прошлой культурной жизни Малороссии. При изложении истории XVII века историки говорят обыкновенно о казаках, духовенстве, дворянстве, о массах “посполитых” и весьма мало уделяют внимания мещанам. Кулиш рядом несомненных фактов доказал все значение последних в борьбе малоросов за свое народное “я”. В этом главная заслуга книги. Кроме того, она вообще прекрасно написана и читается с большим интересом. Но за этим первым томом появился второй, третий, новые статьи... Здесь автор силился доказывать, что все исторические деятели Малороссии казацко-гетманского периода, вместе с наиболее прославившимся Богданом Хмельницким, были просто разбойники и враги культуры, малорусская история этого времени это — история “украинских разбоев”.
Конечно, Кулиш в этом случае ошибался. Он, в своем увлечении, упускал из виду, что в истории каждого народа бывают моменты и целые эпохи, когда только путем кровавых переворотов достигается лучшее будущее, и потому деятели этих переворотов являются деятелями прогресса, что во всем казацком движении присутствовали, кроме элементов разрушительных, и элементы созидательные, что неуспех движения обусловливался не столько малой нравственной состоятельностью деятелей, сколько исключительно невыгодным положением края, который был лакомым куском и потому яблоком раздора для трех государств, что, не смотря на всю неудовлетворительность уничтоженных форм самоуправления, введеные новые формы были гораздо ниже старых по своей пригодности для населения и для того дела культуры, которое является так дорогим для автора. Все это было вполне ясно для каждого, знакомого с предметом, и Н. И. Костомаров мог с полным основанием сказать Кулишу следующее: “Мы далеки от того, чтобы скорбеть об уничтожении Запорожской Сечи и готовы признать это уничтожение делом мудрой государственной политики. Но одно дело — цель, а иное — способы к достижению этой цели. Вспомним участь Калнышевского и Глобы! Ужас овладевает воображением, когда представишь себе несчастного кошевого, глубокого старика, ничего иного не показавшего русскому престолу, кроме верности и послушания: теперь, в воздаяние за долгую преданность его бросили в сырую и мрачную темницу соловецкого монастыря и томили там в одиночном заключении более тридцати лет. А что сделали с Запорожским краем после уничтожения Сечи? Выгнали наплывшее туда уже издавна вольное население и отдали превращенные в пустыню поля и угодья в добычу вельможам, любимцам счастья и временщикам! Это-ли прославляемая Кулишом культура? Уничтожение гетманщины в Малороссии хотя и могло оправдываться течением исторических судеб всего русского мира, но совершено с такими последствиями, которые не послужили к пользе, благосостоянию и духовному развитию народа. Чтобы сплотить теснее малорусский край с другими областями русского государства и истребить в нём могущие ожить уже примершие заветные исторические побуждения, сочли лучшим и простейшим средством разрознить сословия: казацким старшинам даровать, наравне с русскими служащими в офицерских чинах, дворянское достоинство и право владеть крестьянами, а простой народ, так называемое в Малороссии поспольство, отдать в порабощение новоиспеченному дворянству. Что-ж, и это культура!” [15].
