Анвар Исмагилов - Люди былой империи (сборник)
Малый противолодочный корабль проекта 1124-М – МПК-89.
МПК проекта 1124 («Альбатрос», кодовое обозначение НАТО – Grisha class corvette) строились в 1970-80-е годы для ВМФ СССР в составе двух основных серий (проекты 1124 и 1124М).
Водоизмещение (полное) – 960 т; длина – 71,2 м; ширина – 10,17 м; осадка 3,6 м. Скорость полного хода – 36,1 узлов. Дальность плавания: 4000 миль при 10 узлах, 2700 миль при 14 узлах, 950 миль при 27 узлах. Автономность плавания – 10 суток. Экипаж – 86 человек.
Вооружение: 2×2 57 мм АК-725 (2200 выстрелов) – СУ МР-103 «Барс»; 2×2 533 мм ДТА-53-1124 (4 торпеды ТЭСТ-71, СЭТ-65, СЭТ-53, СЭТ-53М) – ПУТС «Дракон»; 2×12 РБУ-6000 «Смерч-2» (96 РГБ-60) – ПУСБ «Буря»; 2 бомбосбрасывателя (12 ГБ ББ-1 или БПС, пр. 1124П – 16 ГБ ББ-1); 18 мин.
Один из донузлавских МПК однажды вернулся из района боевых действий, особо в те годы не афишируемых: 64 пробоины с двух бортов! Но дошёл своим ходом.
Я не о себе: всё нормально, есть семья, работа, дом, свободное время для писательства… Я о прошлом. Оно исказилось, вывернулось в ленту Мёбиуса, и не понять, где начало, а где конец наших бед и поражений. Я о молодости, отданной мифическим военным целям империи, о тысячах погибших и списанных втихаря, безо всяких Афганистана и Чечни, в эпоху великого застоя в крови трёхсотмиллионного народа. Сколько раз мы по три раза передёргивали затворы АКМов – «одиночными, залпом, огонь!» – над свежей могилой, отдавая последние почести гражданам страны, которая даже шёпотом запрещала говорить о настоящих причинах и обстоятельствах гибели призванных на военную службу в мирное время!
Вы догадались, что предисловия и не было? Это уже Донузлав, савмэсэз, ипташляр![1]
– Привiт!
– Агой![2]
Предисловие II
Заслушали, постановили,
закрыли солнышко в плафон…
И влажной тряпкой звезды смыли,
оставив только чёрный фон.
Слухайте, дiти, я розкажу вам велику казку про велику бiйку тай про те, як не треба втопати у морi![3]
Слухай, Кiр Гущинський, а також Олекса Недоспасiв. Слухайте усi! Шикуйсь! Струнко! Рiвняння на мене! Кроком руш![4]
И хор усатых «хвопцiв», встряхивая чубами, лихо закидывая сапог за сапог, потрясая в воздухе шматками розового сала со слезой, печатает шаг по Минной стенке, к «Гетьману Сагайдачному», который когда-то был «Адмиралом Октябрьским». В ВМС Украины на четыре корабля восемь адмиралов. Корабль управления носит на себе ледовый пояс – это в Крыму-то!
Игорь Шебаршин получил орден Красной Звезды за то, что в Северном море на сторожевом корабле «Галантный» двадцать минут затыкал пробоину собственным телом, а точнее той его частью, на которой сижу я в период писательской течки. Ау, Игорь, как твой ревматоидный артрит?
Мишку Шелобнёва вчистую выгнали с флота старлеем, сняв одну звезду за то, что его матрос прыгнул с БМТ в Босфор. Матроса застрелили в воде из АКМ свои же вахтенные с красными повязками на рукавах. Турки, нарезая кольца на катерах береговой охраны вокруг нашего отряда, махали кулаками, воздевали очи горе, подобрали труп и, говорят, похоронили его с воинскими почестями, как борца за демократию. Наслушался «голосов», сукин сын!
(Недавно я схоронил Михаила Николаевича Шелобнёва в его родном Екатеринбурге. Душа не выдержала боевых служб, долгих скитаний по Северу, от Мурманска до Диксона, бездомной и безденежной жизни бывшего блестящего офицера ВМФ СССР. Мир праху его!).
Вову Иванова знали как Ефимовича, а потом выяснилось, что он по отцу, кап-три из Севастополя, и вовсе Кац. Что, интересно, он чувствовал, когда капитан-лейтенантом в составе Средиземноморской эскадры циркулировал у песчаных берегов Синайского полуострова?
Еду по Москве с бардом Мишей Кочетковым, поезд ломается, и мы выходим на Третьяковской. Ждём следующего минут пять. В центре зала появляется кап-лей в шинели под руку с высокой статной дамой, смотрит в упор, бросает даму, кидается ко мне. Мы обнимаемся – прошло почти десять лет! Мишка, коренной москвич, потрясён: в муравьином мегаполисе два человека, разбросанные от Ростова до Владивостока, встретились в метро!
Толик Водянников и Андрюша Денисов уже год учились в Военно-политической академии. Там же болтался и толстый Лёня Марченко. В общаге живут семейно, как в военном городке. Накрыли стол, приняли по одной-другой, попели, и я приватным образом побеседовал с Толиком, уже дважды объехавшим земной шар внутри плавучего гроба с музыкой и ракетами водоизмещением двадцать тысяч тонн. За год он дышал свежим воздухом всего три раза, и один из них на Северном полюсе.
– Ну что, – говорю, – замполит, колись! Нужны вы на флоте, или прав был я, когда предлагал демонтировать партполитаппарат?
– Честно скажу, – ответил порозовевший Толик, – нужны мы там, как в бане пассатижи, но вот лично мы с Андрюхой лямку тянем честно. По крайней мере сопли матросам утираем от души. И вахтим, как положено, научились. А так-то, конечно… – И задумался, повесив пшеничный ус на грудь колесом.
– Да, – встрепенулся Толик, – видел я Лёню Пьяныха в Ленинграде, на базе. Идёт под газом, но не шатается, увидел, полез целоваться, а потом рассказывает: «бл…, только что с народной артисткой познакомился в кабаке, к ней домой поехали, с собой прихватили, то да сё, цветы подарил, стихи читаю, потом я её у койку, а она ни в какую! Я и так и эдак, уламываю, чуть не на колени встал, а она – нельзя, и все! Месячные у неё». Я ему говорю: а ты другие варианты не пробовал? А Лёня: «ты что, она же народная артистка!». Ну и дурак, говорю.
– А Сапега погиб, слышал? На тральщике в Читтагонге попал на мины. Самое обидное, что когда его контузило, то он упал за борт, потерял сознание и захлебнулся. Вот тебе и ватерполо! (Двухметроворостый Вацлав Сапега был капитаном училищной команды ватерполистов).
– Бог дал, Бог взял. Давай наших ребят помянем.
Мы встали. Мишка, тогда ещё зелёный студент, оттопырил локоть, изображая гусара. Он уже успел понравиться всем своими залихватскими еврейско-одесско-сказочно-городскими песнями.
– Отставить, – строго сказал Андрюша, – не в кабаке. Просто выпьем и помолчим.
Выпьем и помолчим, дорогой читатель.
Вид на Севастополь с высоты птичьего полета. Куриная пристань. Перед Крымской войной здесь стояли склады провианта, которые привлекали сюда множество кур.
Прелюдия
Штурманский сон более всего похож на кошмары Сальвадора Дали. Время плоскими часами свисает со стола и сухой ветки на фоне жёлтых гор, впадающих в синий залив. Ты командуешь сухогрузом, или яхтой, или противолодочным кораблём, и при подходе к причальной стенке плавно продолжаешь движение – непостижимым образом прямо на рваные бревна, чёрные кранцы, ржавые цепи, журавли портовых кранов, на пустынный асфальт набережной и дальше, по уходящей круто вверх узкой щербатой улице, и вплываешь слоном в посудной лавке в центр, на площадь с бетонным фонтаном, где опять же ты стоишь на деревянной эстраде перед несколькотысячной толпой, один, с гитарой, забыв слова, и замены нет, как и в рубке, где с ужасом и восторгом ты дёргаешь бесполезные рукоятки назад, на самый полный назад, а судно или корабль так же плавно и невозмутимо, не примяв и травинки, вне воли командира и штурмана, идёт по сухой городской земле.