Альфонсо Синьорини - Другая Шанель
– Я… Я осталась дома, потому что хотела немного позаниматься грамматикой. Я… кое-что недоделала из уроков…
Лучше бы она этого не говорила!
– Уроки? Что ж, я могу тебе помочь. Я довольно хорошо знаю грамматику. Если что-то непонятно, думаю, смогу тебе объяснить.
Габриель и представить не могла Ипполита в роли учителя. Она полагала, что только люди, облаченные в монашеские одежды, настолько хорошо владеют грамматикой и арифметикой, что могут передать свои знания другим. Все ее учительницы были монашенками. Выходит, дядя Ипполит – исключение из правил?
– Мне надо подучить диакритические знаки, – уточняет Габриель, чтобы проверить: вдруг он капитулирует?
Но Ипполита это не смутило:
– Знаки, говоришь? Значит, со слогами ты уже разобралась?
Это озадачивает девочку. Теперь она не сомневается, что дядя Ипполит разбирается в грамматике. Но… это так странно. Разве можно было ожидать такого от человека, который зарабатывает на жизнь в грязной таверне?
– Да, слоги я довольно-таки хорошо знаю. Я очень люблю грамматику.
– Отлично. Тогда иди сюда, Габриель, садись. Вместе поучим твои знаки.
– Я вчера уже начала делать вот это упражнение…
Габриель говорит это, с гордостью показывая Ипполиту свою тетрадь. Монахини частенько хвалят ее за прилежание, за то, что она схватывает все на лету.
– О, так я вижу, ты уже усвоила, как они расставляются? – похвалил ее дядя. И куда только делась его суровость?
– Ну да, по крайней мере, с буквой «ё», – довольным голоском произносит девочка.
– Молодец, а с остальными знаками у тебя как?
Ипполит отрывает взгляд от тетради и смотрит на Габриель. Затем кладет руку девочке на плечо. Внезапно тема меняется:
– Это тебе мама сшила? – спрашивает он, поглаживая ткань узловатым пальцем в нескольких сантиметрах от выреза на груди.
Габриель замечает, что лицо дяди внезапно окрасил легкий румянец. Потом и голос его изменился – стал глухим и тихим, похожим на шипение.
– Малышка, тебе очень идет это платье. Оно красивое, как ты сама.
Слышать комплименты ей не впервой. Однако девочка догадывается, что здесь что-то не так. И потом, эта рука… Габриель чувствует ее прикосновения уже на своей коже.
– Если хочешь, малышка, расскажи мне про другие знаки, а я послушаю тебя…
Да что это с ним творится?! Может, ему плохо?
Голос Ипполита вновь меняется. Он и раньше-то был негромким, а теперь и вовсе кажется, что дядю душат.
Ипполит все чаще сглатывает слюну, лоб его покрывает испарина.
– Ну же, Габриель, давай рассказывай про знаки.
Теперь одна его рука настойчиво ласкает грудь девочки. Вторую он пристроил на ее коленке, там, где платье уже не прикрывает ноги.
– Итак, знаки?
Габриель молчит. Под подолом ее бежевого платьица происходит нечто отвратительное. Ипполит задыхается. От его зловонного дыхания девочку начинает тошнить. Ей хочется попросить дядю убрать пальцы, которые он пытается просунуть ей между ног. Но вдруг он сочтет это за наглость?
– Тебе нравится, малышка? – спрашивает Ипполит. Вся его кожа покрыта каплями пота.
Габриель отрицательно помотала головой, но он и не заметил этого.
– Ай! – вдруг вскрикивает она.
Пальцы дяди доставляют ей внезапную боль. Девочка больше не в силах сдерживать свои эмоции. Она чувствует, как по ее щекам ползет что-то горячее. Она понимает, что это слезы, и пытается вытереть их. Она уже давно-давно плачет.
Руки Ипполита продолжают шарить по ее телу.
– Хвати-и-ит! Хватит, прошу тебя! – вырвался крик из самой глубины ее души. Она сама не понимает, как у нее хватило сил на такой вопль. Вот он, момент освобождения! Вздрогнув, дядя убирает руки и испуганно смотрит на нее.
Габриель плачет по-детски жалобно. Она поправляет помявшееся платьице, забирает тетрадку, которой так гордилась, и возвращается в комнату родителей.
Она снова остается наедине с самой собой. Одиночество идет за ней по следу. Вечное одиночество…
Кровь на полу
Климат в Бривля-Гайарде не ахти какой. Промозглый осенний холод безжалостно проникает под кожу, сводит мышцы. Зимние морозы жгут щеки, от них ломит кости и болит душа.
Местонахождение Альберта Шанеля, как всегда, неизвестно – вот уже несколько дней, как он уехал в очередной раз. Может, торгует где-то на базаре (как представляют дети). Может, лезет под юбку к какой-нибудь разбитной бабенке или – в лучшем случае – цедит абсент в кабаке (так думает Жанна).
Жюли, Габриель и маленькая Антуанетта, приехавшая от стариков, играют в своем доме на улице Д’Альзас-Лоррен – перебрасываются мячом, набитым сухой листвой. Из соседней комнаты то и дело доносится кашель Жанны. Габриель прислушивается к нему.
– Подождите, девочки, я сейчас приду, – говорит она.
Может, и плохо так говорить, но Жюли до матери дела нет. Она думает только о себе и порой не замечает, что происходит в двух шагах от нее. А вот Габриель давно уже превратилась в няньку. Так уж вышло, что за мамой ухаживает только она.
– Как ты? Тебе получше?
Каждый раз, когда у Жанны начинается приступ, она задает этот вопрос и каждый раз слышит в ответ:
– Иди играй, Габриель. Если понадобится, я тебя позову, не беспокойся.
Дежурные слова, призывающие держать дистанцию. Габриель уже привыкла, но в глубине души ей трудно смириться с маминой нелюбовью.
Она уже хочет уйти, но вдруг настораживается. Пол вокруг маминого кресла заляпан красным. Должно быть, это кровь, мамина кровь. Она вылетает изо рта, когда Жанна кашляет. Кровь решительно не нравится девочке. Надо рассказать кому-нибудь об этом, а для начала – запомнить все в мельчайших деталях.
Габриель решает подождать следующего приступа. В том, что он на подходе, она не сомневается. Именно поэтому мама пытается выгнать ее из комнаты – это видно по ее глазам.
Кашель сжимает горло Жанны, мешает ей говорить:
– И-ди… и-г-рай…
Вот он, приступ… В облачке сиплого дыхания из маминого рта вырываются красные струйки, будто кто-то невидимый разбрызгивает краску.
Габриель не говорит ни слова. Сейчас ей необходимо понять, что же такое происходит.
Алый сгусток на полу распадается на брызги, похожие на увядшие лепестки мака…
А еще у мамы опухшие и покрасневшие глаза – сильнее, чем когда-либо…
– Ма-лыш-ка…погаси весь свет. Лам-пад-ку тоже по-га-си и закрой ок-но…
Габриель тушит газовую лампадку, и комната погружается во мрак. Самое время бежать к мадам Казотт, грудастой кухарке из таверны на улице Лестанг. Она-то наверняка знает, что делать в таких случаях. Габриель всегда думала о ней в те минуты, когда ее охватывала тревога.
– Жюли, Антуанетта, вы играйте, а мне нужно сбегать в таверну, – бросает девчушка сестрам.
