Борис Изюмский - Мои вечера
— Бесталанно, — сказал Корней Иванович, — бездарно.
— Будьте справедливы! — взмолился я.
— Мне не на чем писать, — ещё продолжал клоунничать Чуковский.
Я побежал в свою комнату и принёс Корнею Ивановичу лист чистой бумаги, ручку. Чуковский позвал претендентку. Что-то написав, протянул ей записку:
— Вы нас потрясли.
А я был потрясён его лукавством, комедианством.
— Привет маме, — вслед счастливой девушке крикнул Корней Иванович, а нам тихо сказал: — Ей-богу, не знаю — кто она?
Много лет спустя у к тому времени ставшей довольно известной актрисы я спросил:
— Что же чародей тогда написал?
— «На Ваш суд, — ответила она. — А я, Сергей Аполлинарьевич, ничего в этом не понимаю. Правда, коллеги мои за абитуриентку горой стали».
Июнь 1984 г. Пишу лёжа. РеанимацияАвтор книги «Старик Хоттабыч» Лазарь Лагин однажды спросил:
— Как вы думаете, Борис Васильевич, сколько рецензий было в прессе на эту мою книгу?
В руках он держал её, только что получил из Персии (Ирана).
— Ну, сто, сто двадцать…
— Представьте, одна, да и ту написал мой ученик.
— Не верю!
— Придётся поверить. До Великой Отечественной войны стали печатать «старика» в «Пионерской правде». Отрывков восемь напечатали и «прихлопнули». Без объяснений. Уже после войны встречает меня редактор, говорит:
— «А ведь я вас в знаменитости вывел!».
— «Но вы запретили!».
Он поднял глаза к небу: «Бывают обстоятельства сильнее нас».
Рассказ пьяненького Семёнова, историка из древнего НовгородаСлышал я, что Алексей Толстой страстный коллекционер старинных икон. А мне как раз одна семнадцатого века подвернулась. Ну, думаю, счастье подвалило. Повёз Толстому. Вышел он ко мне в коридор в турецком халате, посмотрел. Поцокал восхищённо языком.
— «Сколько?» — спрашивает. Я возьми и заломи цену несусветную, прямо сволочную. Ни слова в ответ Алексей Николаевич не сказал, только насупился, ноздри презрительно раздулись. Взял икону и понес её куда-то во внутренние покои. А через несколько минут служанка мне выносит на подносе заломленную сумму и… рюмку водки.
* * *Выход в свет в Москве «Алых погон» был для моих коллег по НСВУ полной неожиданностью. Так, капитан Глущук, похожий на Наполеона, сказал на плацу:
— Согласитесь, товарищ капитан, что если бы любой из нас имел столько же свободного времени, сколько вы, он бы тоже написал и не хуже вас.
Училищное начальство стало усиленно отправлять меня в ночные наряды на пищеблок (на кухню) — знай сверчок свой шесток.
В Ростове проходило совещание политработников СКВО. Полковник из Москвы, обращаясь к собравшимся и желая их повеселить, сказал:
— А знаете вы, чем занимаются офицеры НСВУ от безделья? — Он сделал паузу: — Книги пишут!
В ответ раздалось подхалимское «хи-хи-хи».
Узнав об этом, я решил оставить военную службу, хотя мне только что присвоили звание «майор» (в 1950 году). Написал рапорт: «В связи с желанием серьёзно заняться литературной работой…»
Вызывает меня в Москву генерал УВУЗа (Управление военно-учебных заведений) Василий Иванович Морозов — высокий, интеллигентный, с тёмно-седыми усиками.
— Товарищ майор! — говорит он не без горечи. — Мы, старики, уходим и уходим в отставку. Кто же вместо нас служить в армии будет? Я вам могу предложить две должности: либо быть при мне референтом по инспектированию особо важных специальных учебных заведений, либо стать редактором военно-педагогического сборника. Дадим вам в Москве двухкомнатную квартиру…
— Предложения ваши, товарищ генерал, очень лестны, но всё же мне хотелось бы уйти на серьёзную литературную работу…
Посуровел генерал и отправил меня на переговоры к начальнику отдела кадров Главпура генерал-полковнику Коровину — массивному мужчине с тремя складками на затылке и стрижкой «ёжиком». Дело в том, что к этому времени генералу Коровину написал письмо Ал. Фадеев с просьбой СП СССР отпустить меня на «вольные хлеба».
— Садитесь, товарищ майор.
Товарищ майор сел.
— Хорошо ли вы продумали свое решение?
— Хорошо, товарищ генерал-полковник.
— Не будете потом локти кусать?
— Не буду, товарищ генерал-полковник.
— А вы знаете, — решил он блеснуть своей эрудицией, — сколько раз Софья Андреевна переписывала «Войну и мир»?
— Знаю, товарищ генерал-полковник.
Между прочим в разговоре он упомянул, что его дочь учится на филологическом факультете и влюблена в «Алые погоны». И здесь меня осенила спасительная идея:
— Товарищ генерал, сегодня вечером, когда придёте вы домой, то скажете: «Доченька, я сегодня отпустил из Армии майора Изюмского, чтобы он дописал „Алые погоны“».
Видно, генеральское воображение так ясно сработало, что он увидел: вот дочка повисла у него на шее, поцеловала его и сказала: «Спасибо, папочка!», что сейчас, крякнув, он пододвинул к себе мой рапорт и написал резолюцию: «В запас».
Из истории «Алых погон»Старший лейтенант Изюмский в восьмой раз («Война и мир»!) переписал, перепечатал на машинке 200 страниц «Алых погон», законвертовал рукопись, надписал: «Москва, издательство „Молодая гвардия“» и отправил её…
В Москве ведь ни одной знакомой души. Жду-пожду месяц, два, шесть, год… Да был ли мальчик? Уже капитаном стал, как получил письмо: «Прочитали рукопись. Будем печатать».
Наивный человек, я не знал тогда, что после такого письма, если очень повезёт, то проходит года два, пока появится книга, а то три-четыре года.
Жду ещё год, полтора, два. Майором стал — как приходит бандероль. Распечатываю и глазам своим не верю: на обложке изображён какой-то замысловатый вензель, под ним надпись: Борис Изюмский, а внизу гриф «Молодая гвардия» и год 1950. Моё или не моё? Сколько лет прошло, раз шесть за это время вскрывал свои подобные бандероли, но это первое чувство… И совершенно мальчишеское желание сейчас же пойти в новочеркасский книжный магазин и посмотреть: хоть одна душа купит эту книгу? Кому-нибудь она нужна?
На Московской говорят: «У нас ещё нет, а вот в Ростове, в книжном магазине на Ворошиловском, видела своими глазами».
Иду к «Кругу», от которого машины выходят напрямую на Ростов. Голосую. Счастливый обладатель легковой машины (тогда их было очень немного), вероятно, не мог не остановиться: взволнованный майор… конечно же ему позарез в Ростов надо.
«Доскакали» до угла Ворошиловского и Энгельса. Действительно, на прилавке стопка моих книг. Моих! Кому бы подарить? Продавщице? И вдруг за спиной грубый мужской голос произносит:
