Евгений Додолев - Девица Ноvодворская. Последняя весталка революции
Но в этом случае мой замысел не осуществился. В очередной раз началась перестройка, и меня выгнали из Лефортово с формулировкой об изменении меры пресечения и подпиской о невыезде.
— Это ведь был август, победа над путчистами?
— Да, да. Кстати, уже замечено, стоит мне уйти в Лефортово, как наша история закладывает крутой вираж. 19 августа, услышав о перевороте, я была абсолютно уверена, что меня в ближайшую ночь расстреляют. Я очень торопилась, успела передать на волю текст листовки и письмо Крючкову. Хотите, могу дать его прочитать? В ту ночь я даже спать легла в одежде. Когда со мной ничего не произошло, поняла, что путч не тянет, скоро все лопнет. 23-го меня освободили. Черт меня дернул сказать тогда, что Ельцин был три дня нашим товарищем по борьбе. Дээсовцы стояли на баррикадах у Белого дома, и я бы туда пошла. Но Борис Николаевич обманул нас. Если бы он освободил ВСЕХ политзаключенных, отменил смертную казнь, реформировал ГУЛАГ… Тогда, в августе, я почувствовала себя оскорбленной. Ельцин для меня — конъюнктурщик и позер. Мы с ним всегда будем по разные стороны баррикад. И вообще не люблю деспотов и советских руководителей из числа бывших обкомовских секретарей. Он плохо кончит, вот увидите.
— Российский парламент пока, кажется, не принимал закона о защите чести и достоинства Президента, но как бы нам с вами, Валерия Ильинична, за такие речи не схлопотать неприятности?
— Значит, и вы трепещете перед ним? Если бы этот человек был настоящим демократом, он сдержал бы слово, данное над гробом Андрея Дмитриевича Сахарова, и освободил бы всех политзэков. Короче, я уже разорвала портрет Ельцина, компромиссов быть не может.
— Если позволите, с высокого штиля — на прозу. Хочу спросить о ваших родных — каково им с вами?
— Думаю, они смирились. Мои родители состояли в КПСС, но никогда не были ортодоксальными коммунистами. Они именно состояли. Мама полтора года назад вышла из партии. К моей деятельности сейчас относятся уже спокойно. В Лефортово носили книги, передавали нужные людям рукописи. Выполняли функции Красного Креста и Полумесяца. Мама — это Красный Крест, а бабушка — Полумесяц. Мама у меня работает в отделе детства Мосгорздравотдела, и то, что педиатрия в Москве еще как-то худо-бедно существует, считаю, ее заслуга.
— В изголовье вашей кровати висят фотографии и репродукции Христа, Сахарова, Солженицына, Марченко, Высоцкого и детей царской семьи. Надо полагать, этот набор не случаен?
— Христос — это мой политический ориентир. Единственный, кого я признаю, кроме, пожалуй, Махатмы Ганди и Тиля Уленшпигеля. Сахаров и Солженицын — товарищи по борьбе. Кроме того, Солженицын — любимый писатель. Анатолий Марченко — напоминание, что не все вышли живыми из схватки с режимом. И те, кто уцелел, должны сражаться за двоих. Убиенные царские дети — как естественная грань для каждого политика и революционера, грань недозволенного. Бой между противниками должен быть честным. Но после битвы — только милосердие. Нельзя мстить поверженному врагу. Высоцкий — прекрасный поэт, актер. В основе его творчества — страсть, отчаяние, страдание — чувства, мне понятные.
— Валерия Ильинична, вы борьбу сделали смыслом жизни. Но разве это возможно?
— Ибсен говорил, что умереть можно и за чужое, но жизнь отдать только за свое. Да, борьба для меня — дело жизни. Моя цель — изменение государственного строя революционно-демократическим путем, без насилия. Пока эта идея не овладела всеми, у меня есть занятие. И потом, что значит борьба ради борьбы? Это все равно что сказать: порядочность ради порядочности.
— Но если допустить, что у нас будет построено демократическое общество, с кем вы станете бороться?
— Демократическое общество — не ГОЭЛРО, его построить нельзя. Откуда оно возьмется при власти негодяев над страной холопов? Нет, на этом свете мне работы хватит. Да и отправившись в мир иной, я еще посмотрю, как там обстоят дела с тоталитаризмом. Если что, сразимся с Господом Богом и его воинством. А если серьезно, я не думаю, что доживу до того момента, когда у нас все придет в норму.
— Значит, выход один — Лефортово?
— Мне просто любопытно узнать, сколько же вытерпит ельцинская власть. Горбачева хватило на три года поединка со мной. Сколько выдержит Борис Николаевич? Поймите, это не спортивное соревнование, гонка за результатом. Просто я знаю, что без свержения существующей тоталитарной власти во имя изменения строя ничего не добиться. Поэтому я и стою на своем.
— Простите за лобовой вопрос: КГБ вам никогда сотрудничество не предлагал?
— Там работают умные люди. Они ни за что не стали бы звать непригодных для этого дела. Я же идеалистка, непрактичная. Нет, никогда не предлагали. Хочу сказать, что я всегда пользовалась уважением врагов. С некоторыми следователями у нас даже установились нормальные человеческие отношения, насколько это возможно в такой ситуации. Шла своеобразная игра. Например, мне говорили: «Вы, конечно, не ответите на этот вопрос, но я обязан спросить…» В КГБ работают профи. Они редко ошибаются в людях. Если вас подцепили на крючок и завербовали, ищите слабинку в себе. Это не Комитет вас охмурил, а вы сами сплоховали. Смешно, но у меня даже есть любимые следователи. Честные люди, добрые враги. Парадокс?
— Валерия Ильинична, с вашим «волчьим билетом», очевидно, трудно было найти себе работу?
— Получала раньше партминимум от Демсоюза — сто пятьдесят рублей. Как методист московской парторганизации 8 января устроилась на постоянную работу политическим обозревателем в еженедельник «Хозяин». У меня там рубрика «Бочка дегтя», которую я регулярно выливаю на голову Ельцину и другим политикам. Еще я читаю лекции по истории, художественной идеологии, истории религии в вечернем частном лицее.
— Извините, Валерия Ильинична, что я все об одном и том же. Зациклился. Объясните мне, тупому, стоит ли класть жизнь на бесполезную борьбу, когда можно уехать куда-нибудь на Запад и жить в свое удовольствие в том самом демократическом обществе, к которому вы так стремитесь? Вы владеете пером, знаете языки, разбираетесь в литературе — не пропадете. А что здесь?
— Сегодня уже было несколько цитат, позвольте еще одну. Александр Галич писал:
И все так же, не проще,
Век наш пробует нас —
Можешь выйти на площадь,
Смеешь выйти на площадь
В тот назначенный час?
Две последние строчки, кстати, записаны эпиграфом в членском билете Демсоюза.
Уставным принципом ДС является добровольный отказ от эмиграции. Я не была за границей. Там, должно быть, очень хорошо, но не для меня. Дезертирство — неприличный поступок. Россия — поле боя, из которого можно выйти только в братскую могилу. Здесь нет ни перемирия, ни отпусков по ранению. Лишь смерть освобождает от необходимости бороться.
