Рагнар Квам-мл. - Тур Хейердал. Биография. Книга II. Человек и мир
Популярен в США. Журналисты толпились вокруг Тура Хейердала после экспедиции на «Кон-Тики». Но масштабное турне с лекциями отняло у него почти все силы
В середине февраля он, кровь из носу, должен был приехать из Теннесси в Нью-Йорк, чтобы выступить с докладом в городской ратуше. Дата и время совпадали, но доклад был назначен на следующий, 1949 год, а не на 1948-й! Когда Хейердал попросил агента возместить затраты на бесполезную поездку, то получил отказ. Своим товарищам по путешествию он разочарованно писал: «Мне пришлось испытать столько гадости за последние недели, что любому норвежцу потребовалось бы четырнадцать лет, чтобы это переварить»{55}.
От обиды Тур «ударился в загул», что было на него не похоже. В то же время он с нетерпением ждал ближайшей лекции в Сиэтле, предвкушая встречу с Бенгтом Даниельссоном и «еще одну попойку»{56}.
К концу марта, после бесконечной жизни на чемоданах, его терпение иссякло. «Мне… до чертиков надоели эти лекции!»{57}
Пока Тур сам распоряжался своей жизнью, он не скучал. Но, как только ему приходилось подчиняться, как во время войны, когда офицеры Норвежской бригады в Шотландии приказывали ему мыть лестницы в старом замке, или как сейчас, когда он попал в лапы Национального лекторского бюро, он не мог справиться со своим злейшим врагом — скукой. В каждом письме на родину он жаловался на то, что занимается совершенно бесполезным делом, и что с материальной точки зрения оно оказалось таким невыгодным, что на покрытие долгов, как он рассчитывал, денег не хватит. Среди кредиторов он отдал предпочтение Томасу Ульсену — «ради Лив», как он писал Герд Волд. Тура мучила совесть, поскольку он в конце концов заставил жену совершить этот унизительный визит в контору пароходства в Осло, чтобы просить денег. С большим трудом он смог вернуть Ульсену половину долга. Но отказаться не мог. «Я надеюсь, что книга сможет покрыть остальное, так что перспективы у нас в любом случае не такие мрачные, скорее наоборот, даже далеко не мрачные»{58}.
Скука рождает беспокойство. Именно беспокойство мучило Хейердала, когда он сидел один в номере гостиницы в Чикаго. «Я лишь начинаю терять терпение оттого, что на мне все время висят эти чертовы благодарственные долги»{59}.
Известность принесла радость, но за нее тоже надо было платить.
Разрыв
Хейердал не скрывал от жены, что встретил другую женщину той октябрьской ночью в отеле «Невра Хойфьелльс».
Наоборот, он честно рассказал ей о том, что произошло.
Лив ужаснулась оттого, что кто-то решил сломать ей жизнь{60}. Однако затем все же решила взять себя в руки. Она думала о мальчиках, о Туре-младшем и Бамсе, и о том, что отношения с Туром надо спасти ради детей{61}. Не стоит отрицать, что длительное расставание во время войны стало большим испытанием для их супружеских отношений. Путешествие на «Кон-Тики» и обширное турне с лекциями по США, которое Хейердал был обязан совершить, не улучшили ситуацию. И когда поздней весной 1948 года Тур вернулся домой в Норвегию, он снова сбежал от Лив и сыновей — на этот раз для того, чтобы писать книгу о пережитом на плоту. Но, когда книга была уже на пути в магазины и появилось время на возобновление отношений с женой и детьми, Тур позволил чужой женщине отнять его.
Вскоре стало очевидно, что той ночью в отеле все оказалось гораздо серьезнее, чем простая интрижка.
Тур влюбился — глубоко и искренне.
Те два года, что Хейердал был занят экспедицией на «Кон-Тики», Лив скромно жила в простом домике в Рустахогде к северо-востоку от Лиллехаммера. У нее не было там друзей, кроме Алисон, свекрови, жившей неподалеку. Но Лив тогда не смогла ей рассказать об измене Тура. Со своей собственной матерью, которая тогда приехала их навестить, она тем более не могла говорить об этом. Однако потребность с кем-то откровенно поговорить была велика, и наконец нашелся человек, с кем она смогла поделиться своими мыслями — Генриетте Ульсен, с которой Лив познакомилась в США во время войны.
Генриетте была женой судовладельца Томаса Ульсена. Они приняли Лив и мальчиков под свой кров в 1942 году, когда Тур отправился добровольцем в «Малую Норвегию», норвежский военный лагерь в Канаде. В течение следующих трех лет Лив оставалась в доме семьи Ульсен под Нью-Йорком, и в те годы между ней и Генриетте установилась крепкая дружба.
Генриетте теперь жила в Осло, и Лив пришлось прибегнуть к почте. В начале ноября она писала подруге: «Большое спасибо за два письма! Ты не представляешь, как ты меня утешила, когда так все плохо. Я так хотела бы с тобой поговорить, но, может быть, это и более правильно — самой справляться со своими трудностями. Но это исключительно между нами».
И продолжала: «Тур мне сказал неделю назад, что хочет со мной развестись, если я не буду религиозней, или, правильнее сказать, не вернусь к своей детской вере, которая была у меня, когда я выходила замуж»{62}.
Из письма также следует, что причиной развода, по мнению Тура, было то, что Лив выступала за вооружение Норвегии, а не за разоружение, как он сам. Для Лив это «выглядело смешным», но, уверяла она Генриетте, «это достаточно серьезно».
В какой степени Хейердал использовал свою новую подругу, чтобы объяснить, почему они вдруг должны расстаться, из писем непонятно. Но только после того, как он встретил другую, Тур начал обвинять Лив в предательстве старых, общих с ним идеалов, таких, как «детская вера» и пацифизм.
Новая жена Тура. Друзья описывали Ивонн как красивую, элегантную и веселую. Она выросла на фешенебельной Бюгдёй-аллее в западной части Осло
Несмотря на внутренний протест, Лив попыталась пойти по пути примирения. «Я сказала, что ради детей — готова на все», — писала она{63}. Под этим она подразумевала, что готова даже на то, чтобы Тур имел любовницу{64}.
Но Хейердал был непреклонен{65}.
Надеясь, что хотя бы мальчики подольше побудут с отцом, которого они едва знали, Лив все же удалось уговорить мужа остаться до весны, «посмотреть, как пойдут дела». Но, несмотря на этот проблеск оптимизма, она осознавала, что ей придется готовиться к жизни «одной с детьми»{66}.
«Я никогда не оправлюсь от шока оттого, что Тур был готов пожертвовать и мной, и детьми, — пишет она Генриетте. — Для меня это так необъяснимо, но он смотрит на жизнь другими глазами. Он считает, что я предала его…»{67}. Остальная часть письма утрачена.
