Павел Катаев - Доктор велел мадеру пить...
Что же касается Анны за храбрость, то это был маленький орденок, который носился не на груди, а прикреплялся к темляку шашки, вручавшейся вместе с орденским знаком.
Кстати сказать, "красные", захватившие Одессу - а в этом городе власть несколько раз переходила из рук в руки, - под страхом смерти требовали у населения сдачи не только оружия, но и царских орденов.
В одном из произведений (кино-повесть "Поэт") отец заставил своего персонажа по требованию революционных матросов выбросить во двор через форточку шашку с прикрепленным к ее темляку орденским знаком "За храбрость".
Матросы собирают в расстеленное посреди двора одеяло оружие, выбрасываемое жильцами, и уносят его.
Сдача оружия являлась выражением лояльности жителями города к советской власти.
Не знаю, как это происходило в действительности (так, очевидно, и происходило), но в другом произведении (повесть "Я, сын трудового народа...") подобный факт со сдачей оружия победителю отец описывает иначе.
Речь идет о кайзеровских войсках, оккупировавших в восемнадцатом году часть Украины.
Так вот, "побежденный" по требованию германского офицера протягивает тому свою шашку, но победитель, увидев прикрепленный к темляку орденский знак "За храбрость", отказывается принять оружие со словами:
- Такое оружие голыми руками не берется.
И оставляет шашку "побежденному".
Итак, двадцатые годы, тюрьма, и отец, ждущий своей участи.
Собственно говоря, спасти заключенного может только чудо.
И чудо происходит.
На очередном допросе его узнает один из чекистов (фамилия известна), завсегдатай поэтических вечеров, в которых в числе прочих одесских знаменитостей (их имена так же хорошо известны) всегда участвовал молодой и революционно настроенный поэт Валентин Катаев.
Это не враг, его можно не расстреливать.
И отец оказывается на свободе.
Чекист, спасший жизнь молодого одесского поэта, Яков Бельский.
Он сам - талантливый художник. Так же как и отец, и многие другие художники и литераторы, он перебирается в Москву, работает (не отвечаю за точность этих данных) в газете "Вечерняя Москва".
Дружба с отцом и другими одесситами в Москве продолжается.
Существует фотография, на которой изображены отец, Яков Бельский, кто-то еще из тогдашних знаменитостей, сделанная во дворе Союза Писателей.
Кажется, в день похорон Маяковского.
Мама вспоминает, что Бельский намеревался написать ее портрет. Может быть это и произошло бы, но чекист Бельский был в конце тридцатых годов арестован своей организацией и уничтожен.
Отец с большой симпатией относился к Яше Бельскому, даже с любовью. Я это чувствовал, когда он вспоминал о своем погибшем друге.
В Москве Бельский сказал ему, что хотя он уже не работает в чека, время от времени его вызывают "туда" на сборы (или что-то в этом роде), потому что "просто так из органов не уходят".
Когда они с отцом выпивали, Бельский, хватаясь за голову, шепотом рассказывал об огромном количестве стукачей в писательской среде и о доносах на отца, которые сам читал.
По видимому, этим объясняются некоторые "необъяснимо" прохладные отношения отца с некоторыми его товарищами-писателями.
Очень легко и убедительно это можно было отнести за счет высокомерия Катаева.
Высокомерия, которого не было и в помине!
По воспоминаниям родителей хорошо представляю себе этого милого человека, умного и талантливого пьяницу, верного друга - реальный образ реального человека.
И все же в нем была какая-то тайна.
Ну, вот, скажем, фамилия - Бельский. Известно, что это псевдоним, а вот какая же настоящая? На эти раздумья навел меня не так давно телефонный звонок. Звонивший представился журналистом, который занимается историей Одессы первых лет советской власти. Он интересовался Бельским.
Рассказал обо всем, что сам знаю, но настоящая фамилия Бельского была мне не известна.
Журналист в свою очередь посвятил меня в ход своих исследований в различных архивах, где ему так и не удалось напасть на след Бельского.
Словно бы он вообще не существовал.
Но он же существовал!
Думаю, история этого человека может быть очень интересной, и я всячески желаю своему собеседнику напасть на верный след. А сейчас с удовольствием поделюсь с ним новыми данными о Якове Бельском, которые неожиданно сообщил мне Семен Израилевич Липкин.
Еще до войны, (и, разумеется, задолго до так называемого распада Советского Союза) в одной из Среднеазиатских столиц судьба столкнула Липкина с ответственным работником отдела пропаганды республиканского комитета коммунистической партии. Фамилия этого товарища была Беккер, и он представился Липкину, как родной брат Якова Бельского.
Он рассказал, что в двадцатом году его брат, чекист Яков Бельский, вытащил из одесской тюрьмы и тем самым спас от неминуемого расстрела земляка Липкина ныне знаменитого писателя Валентина Катаева...
Можно сказать, именно пребывание в тюрьме стало последним, заключительным аккордом жизни Катаева в Одессе. Вскоре после счастливого освобождения отец покидает родной город, на несколько месяцев "оседает" в Харькове и затем приезжает в Москву, где остается навсегда.
А несколько месяцев харьковской жизни было, так сказать, переходным периодом.
Частенько в своих воспоминаниях я оказываюсь где-то за тридевять земель, там, куда уже никогда не вернуться, но где я прекрасно существую рядом со своими любимыми и где они также прекрасно существуют.
Воображение (так это назовем) переносит меня в такие обстоятельства, где я уж никак не мог быть. Скажем, в середину двадцатых, в летнюю Одессу, на Лонжерон. Одесситы всегда любили да и сегодня любят ходить сюда купаться - и пляж хороший, и от города близко
Точнее сказать, Лонжерон не от города близко, а является частью самого города.
Так вот, Лонжерон, конец двадцатых, на один из больших камней, словно бы великаном рассыпанных неподалеку от берега в море, ловко влезает молодой загорелый человек, стройный, красивый, выпрямляется, оглядывается победно и воскликнув: "Любуйтесь, так выглядит молодой бог!" ныряет в глубокое море.
Таким вспоминает моего отца его младший земляк поэт Семен Израилевич Липкин.
Здесь же на пляже находился и другой знаменитый выходец из Одессы, поэт Эдуард Багрицкий. Но он не купается, а, сидит, ссутулившись и, сипя как астматик, смотрит исподлобья в морскую даль.
Может быть, отец другие слова произнес, например "Вот, молодой бог"...
