Михаил Кириллов - Красная площадь и её окрестности
В Лефортово я не ездил: не было времени. После Лефортово наши переезды с квартиры на квартиру напоминали мне продолжение эвакуации, начавшейся в 1941-ом году. Мне и в голову не приходило, что так будет всю жизнь.
Питались мы в то время скудно, как и все. Хлеб получали по карточкам. Это поручалось младшей сестре третьекласснице Люсе. Дело было очень ответственным. Однажды какая-то женщина с грудным ребенком, которого она держала на руках, попросила Люсю «отоварить» в этой булочной ее хлебные карточки. (Давали городские, или французские, булочки, что бывало не часто). Женщина сама сделать этого не могла, так как карточки «прикреплялись» по районам. Люся положила ее карточки между своими. Получив булочки и поблагодарив, женщина быстро ушла. А когда Люся сообразила, что чужие карточки остались у нее, и выбежала из булочной вслед ушедшей, та уже стояла на трамвайной остановке и собиралась садиться в подошедший трамвай. Женщина никак не могла понять, что нужно было девочке, протягивавшей ей какие-то бумажки. А когда поняла, вышла из трамвая, страшно побледнела и, зажав в кулаке карточки, молча, в трансе, медленно побрела вдоль трамвайных путей. Потеря карточек в то время означала голод.
Мы, незадолго до этого, сами пережили подобное. Гостившая родственница, используя нашу детскую доверчивость, украла все карточки за оставшиеся полмесяца. Родственницу нашли, но карточки та уже успела продать. Жили в долг, экономя на всем. Подруги мамы приносили ей свои талоны на хлеб.
Пришла весна. 1-го марта по радио и в газетах было опубликовано Постановление ЦК ВКП (б) и Правительства об отмене карточной системы и снижении цен на хлеб и другие продукты. Постановление было подписано И.В.Сталиным.
В Измайлове, недалеко от нашего дома торжественно открыли новый гастроном. Приезжал нарком по внешней и внутренней торговле А.И.Микоян. Я тогда впервые услышал эту фамилию.
Об отце
О роли моего отца в жизни страны я довольно долго не задумывался. Из его кратких рассказов вытекало, что в нём как в зеркале отражалась история развития советской рабочей интеллигенции и коммунистической партии. Его политический путь был таковым.
Рожденный в семье рабочего-токаря Обуховского завода в Петербурге, закончивший в царское время приходско-церковную школу, он с радостью встретил Великую Октябрьскую Социалистическую революцию, в 1918-м году вступил в комсомол, позже закончил Рабфак, Военную электротехническую Академию им. С.М.Буденного, в 1928-м году был принят в члены ВКП (б), в 30-50-х годах работал в Москве в системе Главного артиллерийского управления НКО, в годы войны руководил производством противотанковых снарядов. Закончил военную службу Ученым секретарем Военно-исторического музея артиллерии и инженерных войск в Ленинграде. Инженер-полковник. Был награжден орденами Красного Знамени и Красной Звезды, медалью «За боевые заслуги» и другими наградами. Воспитал троих сыновей – коммунистов, всем им дал высшее образование.
Пришло время самооценки
Страна выздоравливала и развивалась. Политическая обстановка в раннее послевоенное время определялась, как я её понимал тогда, не сытостью людей, а их верой в обязательное скорейшее улучшение условий жизни народа и сохранение мира, определялась непререкаемым авторитетом советской власти и Сталина.
Мне было уже 14 лет, 6 лет – сознательной жизни. Я испил много горя, и главное было связано с болезнью и смертью мамы. Это пошатнуло прежние устои семьи. До этого мы как маленькие планеты всегда вращались вокруг нашего солнышка – мамы. И отец тоже. Но солнышко погасло. Мы оказались у теплого очага, конечно, во многом еще чужого, но теплого. Жить можно было.
Я уже чувствовал в себе какой-то стержень. Естественно, самостоятельно, без чьей-то подсказки во мне рождались убеждения и, прежде всего, убеждение, что я – советский человек. Внутренней борьбы не было. Мне по жизни, правда, уже встречались плохие люди, даже антисоветчики, но хороших, честных и любящих свою Родину людей было неизмеримо больше. Как бы я мог в этом окружении быть другим. Нервом моей жизни, может быть, ещё не очень осознанно, была не преданность даже, а принадлежность к своей стране, к Москве, к Красной площади, которую я полюбил в самом детстве, к Сталину. Я был частицей этого. Матери не стало, а Родина осталась. И отец – большевик – тоже. Было с чем выходить в жизнь.
Исторический музей
Съездил на Красную площадь. На фасаде особняка, примыкающего к Музею Ленина, на самом подъеме к площади висел барельеф А.Н.Радищева. На нём значилось, что революционер ещё Екатериной П-ой был заточён здесь перед дорогой в Сибирь. Этому писателю и революционеру принадлежит известное изречение о современной ему царской России: «Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй». Человек с такими убеждениями в царской России должен был жить только в Сибири.
Со стороны Красной площади находился вход в здание Исторического музея. Я много слышал об этом музее на уроках истории и решил посмотреть его выставки. В памяти остались высокие сводчатые залы, на стеллажах каски, шлемы, кивера и другие предметы военной амуниции. На полу – пушки и пищали, ядра. На стенах портреты российских генералов и адмиралов. Посетителей было немного, экскурсий не было. В штакетниках стояли знамёна российской и советской армий, в т. ч. знамёна частей и соединений – участников Великой Отечественной войны, закончившейся победой.
На Прожекторном заводе
Закончилась учеба в 7-м классе. Это было в 1947-м году. Учился я в Измайлово. Мне дали похвальную грамоту. Но на выпускной вечер я пойти не смог. Причина была та же: в семье не было денег, и я не мог внести взнос. Было очень обидно. Но делать было нечего.
Вскоре отец устроил меня на Прожекторный завод, где у него было много знакомых инженеров. Завод располагался на шоссе Энтузиастов. Направили меня в конструкторское бюро, там, в громадной комнате за кульманами, трудилось до десятка инженеров. Дали мне втулку с заданием сделать ее чертеж в трех проекциях. Я старался, но получалось топорно.
Все здесь было для меня интересно, но особенно жадно я вглядывался в жизнь завода, с удовольствием ходил по цехам, выполняя отдельные курьерские поручения. Чертить же мне не очень нравилось, хотя я видел, какие чертежные шедевры выходили из-под рук взрослых мастеров. Поражала меня их необыкновенная сосредоточенность и терпение в работе над ватманами. В конструкторском бюро всегда стояла тишина.
Относились ко мне хорошо, по-отечески, работать особенно не заставляли. Мне нравилось в обеденный перерыв вместе с ними есть свой небольшой завтрак (кашу из обжаренной муки с хлебом), запивая чаем, который заваривался для всех. Завтрак перед уходом на работу мне давали дома. Кашу почему-то называли «кашей Маро». Правда, очень трудно было дождаться этого перерыва, так хотелось есть, а одному есть было неудобно.
