Виталий Шенталинский - Свой среди своих. Савинков на Лубянке
«Мы останавливаемся у одного из домов на Советской. Здесь мы отдохнем и вечером уедем в Москву.
Поднимаясь по лестнице, я говорю:
— В этой квартире живет кто-нибудь из членов нашей организации?
— Да, — улыбаясь, отвечает Новицкий.
Мы звоним. Нам открывает высокий молодой человек в белой рубашке. У него бледное, очень суровое, хотя и с мелкими чертами лицо и холодные небольшие глаза. Я колеблюсь: такими за границей представляют себе комиссаров.
Молодой человек не в духе. Вероятно, он недоволен, что его разбудили так рано. Он идет доложить о нашем приходе. Кто он? Вестовой? Из передней мы проходим в столовую, большую комнату с выцветшими обоями. На столе остатки вчерашнего ужина. Мои товарищи направляются в кухню, чтобы почиститься и помыться.
Я чувствую смутное беспокойство. Я присаживаюсь к столу. Неожиданно открывается дверь. На пороге стоит человек огромного роста, почти великан. Он в военной форме, с приятным лицом. Он удивлен. Это, наверное, хозяин (по некоторым свидетельствам, хозяина квартиры изображал начальник ГПУ Белоруссии Медведь. — В. Ш.). Я встаю и подаю ему руку.
Приносят завтрак. Александр Аркадьевич не ест ничего. Он ложится в этой же комнате на диван. Я несколько раз прошу хозяина сесть вместе с нами за стол. Но он отказывается. Он говорит:
— Визита дамы не ожидал. Позвольте, я сам буду прислуживать вам.
Я спрашиваю Андрея Павловича, почему с нами нет Фомичева.
— Он в гостинице, с Шешеней. Он вечером придет на вокзал.
Бывший адъютант Бориса Викторовича Шешеня служит теперь в Красной Армии. Он приехал в Минск из Москвы встретить нас. Он уже взял билеты на поезд. Андрей Павлович показывает мне их. Потом он поднимает рюмку [водки] и говорит:
— За ваше здоровье… Мне нужно быть в городе. До свидания.
За столом остаемся мы трое: Борис Викторович, Новицкий и я. «Вестовой» приносит яичницу. Вдруг с силой распахивается двойная дверь из передней:
— Ни с места! Вы арестованы!
Входят [восемь или девять] несколько человек. Они направляют револьверы и карабины на нас. Впереди военный, похожий на корсиканского бандита: черная борода, сверкающие черные глаза и два огромных маузера в руках. Тут же в комнате «вестовой». Это он предал нас, мелькает у меня в голове, но в то же мгновенье я в толпе узнаю… Ивана Петровича! Новицкий сидит с невозмутимым лицом. Со стороны кухни появляются [вооруженные] люди. Обе группы так неподвижны, что кажется, что они восковые.
Первые слова произносит Борис Викторович:
— Чисто сделано!.. Разрешите продолжать завтрак?
Красноармейцы с красными звездами на рукавах выстраиваются вдоль стен. Несколько человек садятся за стол. Один, небольшого роста, с русою бородой, в шлеме, располагается на диване рядом с Александром Аркадьевичем. Он хохочет. Он хохочет так сильно, что содрогается все его тело и колени поднимаются вверх.
— Да, чисто сделано… Чисто сделано, — повторяет он. — Не удивительно: работали над этим полтора года!..
— Как жалко, что я не успел побриться… — говорит Борис Викторович.
— Ничего. Вы побреетесь в Москве, Борис Викторович… — замечает человек в черной рубашке, с бритым и круглым спокойным лицом. У него уверенный голос и мягкие жесты.
— Вы знаете мое имя и отчество? — удивляется Борис Викторович.
— Помилуйте! Кто же не знает их? — любезно отвечает он и предлагает нам пива.
Человек с русой бородою переходит с дивана за стол.
Он садится от меня справа. У него умное и подвижное лицо.
Я говорю:
— Нас было пятеро. Теперь нас трое. Нет Андрея Павловича и Фомичева.
— Понятно, — говорит Борис Викторович.
— Значит… все предали нас?
— Конечно.
— Не может этого быть!..
Человек с русой бородою поворачивается ко мне:
— Надо слушать, что старшие говорят.
Но я должна верить Пилляру. Он один из начальников ГПУ.
(Роман Александрович Пилляр — заместитель начальника отдела контрразведки ОГПУ. — В. Ш.)
…Все. Андрей Павлович… Фомичев… Шешеня. А Сергей?.. Сергей, наверное, уже расстрелян…
— Им много заплатят? — вежливо осведомляется Александр Аркадьевич.
— Андрей Павлович никогда не работал против нас. Он убежденный коммунист. А другие… У других, у каждого есть грехи… Ну, получат прощение грехов…
Входит Новицкий и снова садится за стол.
— Вот один из ваших товарищей… — иронически замечает Пилляр, обращаясь ко мне.
— Да… И он даже обещал мне сбрить свою бороду…
— Он не сбреет ее, — говорит Пилляр [с раздражением]. «Друг Сергея» — Новицкий — не кто иной, как Пузицкий, его ближайший помощник.
— Кажется, вы недавно написали повесть «Конь Вороной»? А раньше «Конь Бледный»? — спрашивает Бориса Викторовича Пилляр.
— Целая конюшня. Не так ли?
— А теперь, — смеется Пилляр, — вы напишете еще одну повесть — «Конь Последний».
— Лично мне все равно. Но мне жалко… их…
Александр Аркадьевич протестует. Пилляр опускает глаза и говорит почти мягко:
— Не будем говорить об этом…
— Почему вы тотчас же арестовали нас, не дав нам возможности предварительно увидеть Москву? Мы были в ваших руках.
— Вы слишком опасные люди.
Нас обыскивают…
[Борис Викторович выходит из комнаты с завязанной головой. Это сделано для того, чтобы его не узнали на улице.
— Но это самое лучшее средство для того, чтобы обратить на него внимание, — говорит Александр Аркадьевич.
Как-никак, Борис Викторович — в роли современной «Железной Маски» — садится в один из автомобилей, ожидающих нас внизу…]
17 августа.
— Москва!
Пять часов утра. Мы выходим поодиночке. Около каждого из нас караул. Борис Викторович садится в закрытый автомобиль с опущенными занавесками на окнах. Александр Аркадьевич и я — в другой, открытый. Гудин (вероятно, Гендин С. Г., чекист, принимавший участие в операции. — В. Ш.), «хозяин дома» и несколько человек красноармейцев садятся с нами. Мы покинули Москву в 1918 году, мы возвращаемся прямо в тюрьму.
В поезде Гудин с гордостью сообщил, что мы делаем 65 верст в час. Теперь он обращает мое внимание на чистоту города.
Театральная площадь. Огромный портрет Ленина, сделанный из цветов. Потом какая-то улица. Потом здание.
— Это и есть знаменитая Лубянка… — говорит Александр Аркадьевич.
Лубянка. Тюрьма, из которой никто не выходит…»
Начинается тягостная процедура превращения свободного человека в узника, упаковка его в клетку. Бесконечные лестницы, коридоры и кабинеты Лубянки, которые все больше и больше отдаляют и отрешают от мира.
