Джером Джером - На сцене и за кулисами: Воспоминания бывшего актёра
Пройдя через двор, по указанию швейцара, и пробравшись ощупью через какой-то темный коридор, находившийся в конце двора, я очутился в каком-то мрачном погребе, где слышался глухой гул и видны были странные тени с неясными очертаниями; по крайней мере, мне так показалось.
Я не могу теперь сказать, какое понятие я имел до этого времени о том месте, которое называется «за кулисами». Оно было уничтожено так быстро и так неожиданно, что в настоящее время от него не осталось и следа. Я знаю, каким образом оно у меня составилось: отчасти благодаря прелестным эскизам Доуэра Уильсона, изображающим прекрасных молодых девушек (в национальном костюме), грациозно прислонившихся к задней стороне декораций и скрестивших свои хорошенькие ножки; отчасти, благодаря описаниям моих приятелей, рассказывавших, что они бывали там, а отчасти, благодаря собственному воображению, а оно у меня, надо заметить, очень живое. Но действительность превзошла все, что могла породить самая дикая фантазия. Мне даже и во сне не снилось ничего до такой степени ужасного, как пустой театр при дневном свете, или, лучше сказать, при дневной тьме, даже и тогда, когда я ел за ужином бифштекс и пил портер.
Сначала я не мог ничего видеть; но потом мои глаза попривыкли к слабому свету и я имел возможность разглядеть окружавшие меня предметы. Декорации, принадлежавшие этому театру (а это были такие декорации, какие могут быть в театре, где кресло стоит три шиллинга, а место на галерее четыре пенса) были покрыты грязным белым холстом. Табуреты для музыкантов и пюпитры для нот, вместе с большим барабаном и виолончелью в чехле из зеленой байки, были все свалены в кучу в одном углу; представлялось как будто бы они сами дали накануне свое собственное представление, после которого все перепились. А потом на эту мысль наводило еще и то обстоятельство, что перила галереи, которые можно было видеть со сцены — хотя казалось, что до них очень далеко, без малого полмили — были все заставлены порожними бутылками и грязными оловянными кружками и стаканами. Везде были нагромождены как ни попало рваные, заплатанные декорации, — если посмотреть поближе, то это была такая мазня, в которой ничего не разберешь; они были приставлены и к большим деревянным перекладинам, поддерживавшим «леса» или «колосники», и к боковым стенам, а также свалены в кучу и в глубине сцены на том месте, которое называется «задним планом»; они лежали на полу у моих ног, или висели у меня над головой. Посредине сцены стоял расшатанный стол, а на столе бутылка из-под имбирного пива, в которую была воткнута свечка.
Солнечный луч, пробившийся неизвестно через какую щель, прорезывал этот мрак полосою света и служил наглядным доказательством того, что в этом месте было страшно много пыли. Какая-то женщина, страдавшая насморком и громко чихавшая, подметала пол в партере, а неизвестное, невидимое глазом, животное, которое я, судя по производимому им шуму, счел за маленького мальчишку, пронзительно свистало где-то около уборных. Шум, доходивший сюда с улицы, звучал как-то глухо, но если в самом театре роняли стул или хлопали дверью, то по всему зданию раздавался такой гул, что пауки прятались со страху в свои щели.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
За кулисами
Я целых полчаса оставался на сцене совершенно один. Актеры непременно должны запаздывать на репетицию — этого требует театральный этикет. Судя по тому, насколько запаздывает актер на репетицию, вы можете увидать, какое положение он занимает в труппе. Если он (я не говорю ни слова о дамах: они всегда, не во гнев им будь сказано, запаздывают на целый час и не только на репетиции, но и в других случаях) опаздывает на двадцать минут, то он, по всей вероятности, не более как «полезность». А если актер заставляет всех остальных ждать себя полтора часа, то так и знайте, что это — звезда первой величины.
Я провел время довольно приятно, потому что везде ходил и делал разные открытия. По трясущейся деревянной лестнице я влез на «колосники» и оттуда посмотрел на сцену с вышины пятидесяти футов. Я пробирался наверх между какими-то лестницами, маленькими платформами, канатами, блоками, брашпилями, газовыми трубками, пустыми газовыми резервуарами, пивными кружками, в темноте и в пыли. Затем я поднялся по другой лестнице, которая вела еще выше, и прошелся по узенькой доске, ведущей от одного конца сцены до другого, над густым лесом декораций.
Карабкаясь по «колосникам», я попал в декораторскую. Это было что-то вроде длинных и узких полатей, на вышине сорока футов от сцены. С одной стороны они были закрыты парусиной, — это была часть огромного щита, который проходил через декораторскую: он входил в потолок и выходил из пола. Этот парусинный щит, на котором была изображена известная декорация, подвешивался к крыше театра на блоках, так что его можно было поднять, или спустить по желанию, и каждая из его частей могла быть подана декоратору, который не двигался с места. Если мое объяснение покажется вам не довольно ясным, то сделайте вот что: возьмите чемодан вашей жены, — тот, который получше, (выберите такое время, когда ее не будет дома), оторвите от него крышку, поставьте чемодан на окно и прислоните его к шторе так, чтобы штора приходилась на том месте, где была крышка. Вот вам наглядный пример. Чемодан — это декораторская, а штора — декорация.
В декораторской было много света и водяных красок (последние разведены были в ведрах) и почти совсем не было мебели. Длинный деревянный некрашеный стол, сплошь покрытый кистями и баночками с красками, тянулся почти — во всю длину комнаты. Квадратная шестифутовая мраморная доска, заменявшая декоратору палитру, лежала на полу, а около нее одна из кистей, которою он наводил небо. Эта кисть была величиною с ту метлу, которою чистят ковры.
Разглядев все это хорошенько, я вышел из мастерской и стал спускаться вниз. Немного пониже декораторской находилась гардеробная, хотя надо заметить, что в ней было не особенно много костюмов. Теперь костюмы берутся напрокат, по мере надобности, у костюмеров, магазины которых находятся недалеко от Ковент-Гардена и Дрюри-Лэна[2]; у них можно найти все, что угодно, за известную плату, понедельно. А прежде, как мне кажется, каждый театр имел свои собственные костюмы и сохранял их. Даже и в настоящее время у некоторых старомодных провинциальных театров есть гардероб, где можно найти все, что нужно; но такие театры составляют исключение и обыкновенно костюмов в запасе или совсем не держат, а если и держат, то очень немного. И здесь тоже было только несколько пар растянувшихся и мешковатых триковых панталон, с полдюжины заржавевших жестяных шлемов, в одном углу целая куча башмаков из буйволовой кожи — половина из них на правую, а половина на левую ногу — кому придется надевать, тот их и разбирай; несколько довольно красивых жилетов — красных и голубых с желтым отливом; в таких жилетах появляются на сцене йоркширцы, когда они приезжают в Лондон; черные плащи для тех актеров, которым понадобится скрываться, и полный костюм, шитый блестками. Таковы были главные костюмы и, надо заметить, все довольно поношенные.
