Е. Мешаненкова - Муслим Магомаев. Биография
…Ломка голоса у меня произошла к четырнадцати годам. Я ее особенно и не заметил, потому что не собирался быть певцом и об этом не думал. Но когда я вдруг обнаружил, что у меня настоящий певче-ский голос, тут все как сговорились: нельзя ему еще петь, он еще подросток. Я стал петушиться – да мне плевать на это ваше «нельзя»! Неужели не слышите, что это не мутационный голос? Во время ломки голос хрипит, с баска на петуха срывается, а тут уже ровный баритон-бас. Всем он нравится, все восхищаются, а петь не дают.
Но разве кому-нибудь когда-нибудь удавалось что-то запретить Муслиму Магомаеву? Он не терпел никакого принуждения. Не дают петь профессионально – ничего, найдется немало любительских сцен, где его примут с распростертыми объятиями. И он отправился в Клуб моряков, где был неплохой самодеятельный ансамбль.
Там очень изумились, что человек с таким голосом хочет петь у них, а не идет в музыкальное училище и на профессиональную сцену, но, конечно, были счастливы его принять. Ну а родственники Муслима быстро узнали о его бунте и… сдались. Еще один его дядя, знаменитый дирижер Ниязи, поругал его, погрозил потерей голоса, но все же разрешил заняться вокалом. Правда, поставил условие: пока не закончит – никаких концертов. И не изменил своего мнения, даже когда уже в музыкальном училище Муслима собирались отправить участвовать в правительственном концерте, который давали для Хрущева.
Поскольку в школе не было отделения вокала, с ним стала заниматься преподавательница консерватории Светлана Аркадьевна. Научила она его чему-то новому или нет, трудно сказать, но о занятиях у нее Магомаев всегда вспоминал с удовольствием – она была опытным преподавателем, хорошим человеком, и они сразу нашли общий язык.
А спустя какое-то время произошло событие, ставшее серьезным испытанием для самолюбия Муслима и его уверенности в правильности выбранного пути. В Баку приехал Большой театр, и покровители юного певца попросили одну знаменитую оперную примадонну устроить ему прослушивание. Что он ей только ни пел – куплеты Мефистофеля из «Фауста», каватину Фигаро из «Севильского цирюльника», неаполитанские песни – все то лучшее, что написано для баритонов. Примадонна слушала его с каменным лицом, а потом вынесла вердикт: мальчик с хорошим голосом, но не более.
Это стало ударом не только для Муслима, но и для его родственников. Как ни странно, сам юный певец успокоился быстрее всех. Он верил в свой талант и был склонен искать причину в чем-то внешнем. Может, он слишком увлекся итальянским репертуаром? Или по привычке слишком оригинальничал, вышел за строгие академические рамки и из-за этого произвел плохое впечатление?
А вот родственники вновь вспомнили о своих сомнениях – вдруг голос еще формируется и, позволяя ему петь, они сами губят его будущее? В конце концов решили не вспоминать о неудавшемся прослушивании и показать Муслима знаменитому московскому специалисту по связкам. Благо, Джамал как раз собирался в Москву по служебным делам и мог взять племянника с собой.
Визит к доктору прошел удачно – тот осмотрел связки, подтвердил, что они хорошо развиты, голос полностью сформирован и можно петь, ничего не опасаясь. Но Муслим не торопился возвращаться с дядей в Баку, он хотел повидаться с матерью, которая ради этого приехала из Барнаула. Ему было всего шестнадцать лет, но он был вполне самостоятелен, и Джамал не стал ему мешать, дал денег на проживание и дорогу и уехал.
И тут судьба опять устроила Муслиму испытание, словно хотела еще раз проверить, уверен ли он в том, что хочет стать певцом.
После встречи с матерью он решил зайти в профессиональную студию, где записывали модные тогда звуковые письма. Видно, все же напугали его всеми этими разговорами о ломке, и он решил сохранить запись своего голоса – мало ли, а вдруг он и правда сломается, ну или хотя бы просто сильно изменится со временем.
В студии его пение произвело фурор. Его расспрашивали, профессиональный ли он певец, восторгались его голосом и говорили, что он просто обязан остаться учиться в Московской консерватории. Обещали даже помочь с общежитием и устроить прослушивание у знаменитого баритона из Большого театра. Муслиму все это льстило – да и кому бы это не польстило, тем более в шестнадцать лет, – и он, конечно, согласился, хотя денег у него уже было совсем впритык, и в общежитии ему пришлось даже серьезно поголодать.
Но… повторилась история с оперной примой. Баритон послушал записи и высокомерно сказал, что юноше лучше вернуться в родной Азербайджан. В чем там было дело? Опять в несовпадении школ, взглядов и вкусов? Или в банальной зависти к молодому таланту? Сам Магомаев всегда предпочитал думать о людях хорошо, поэтому искренне или не очень, но верил в первый вариант.Я возвращался в Баку, вспоминая и богемные споры в общежитии, и первые записи в студии звукового письма, которые дали мне возможность по-настоящему узнать ощущение собственного голоса со стороны. Чувство непривычное, почти мистическое… И вынужденное голодание в гостиничном номере, которое открыло мне такое в человеческой природе, когда чувство голода превращает нервную систему в голые провода. Таким состоянием можно как угодно манипулировать людям сытым. Я до того не знал, что такое голод. Теперь знаю, как недостойно, трудно, даже опасно быть голодным.
Под стук вагонных колес отступила обида на именитого баритона с обычной русской фамилией, отозвавшегося с холодным пренебрежением о моем пении. Потом, когда узнаю, что абсолютно объективных оценок не бывает, я найду объяснение таким поступкам мэтров. Когда узнаю, что мнения знаменитостей субъективны, неожиданны, зависят от сиюминутного настроения, я пойму и то, что редко кто из больших талантов обладает естественной доброжелательностью.
Я приехал, втянулся в привычную жизнь: продолжал петь, занимался с Сусанной Аркадьевной Микаэлян, сочинял пьесы и романсы, делал инструментовки, музицировал в кругу друзей… Стихия молодого человека, который делает то, что ему нравится.Глава 4
Я практически всегда был недоволен тем, что делал. Все время мне хотелось сделать лучше. Поэтому это не требовательность к себе, наоборот, это где-то досада, что я не могу прыгнуть выше головы. Мне бы хотелось петь, как Марио Ланца, а у меня не получилось. Это всегда не давало мне возможности высокомерно относиться к другим, критиковать кого-то, что поет не так, поет плохо. Он поет так, как дал ему Бог, больше он сделать ничего не сможет.
Неудачи не сломили решимость Муслима Магомаева стать певцом. А возможно, они даже и помогли ему избежать звездной болезни, погубившей много хороших артистов. Успех достался ему не так легко, как он поначалу рассчитывал, что поубавило ему самоуверенности и заставило тщательнее учиться, работать над своим голосом и совершенствоваться.
Вскоре после возвращения Муслима в Баку на него обратил внимание профессор Бакинской консерватории Владимир Аншелевич. Вот он в отличие от московских знаменитостей сразу оценил талант юного певца и начал с ним заниматься, причем бесплатно, только из любви к искусству: он считал, что такой голос – слишком большая ценность и его надо обязательно развивать.
