Эдвард Радзинский - Загадка Бомарше
– Герцог Орлеанский! – воскликнул Шатобриан.
– Ненавидимый нынче вами и всеми герцог Орлеанский! Кто бы мог подумать тогда, что всего через несколько лет революция подобострастно назовет его «Гражданин Эгалите» и сей принц крови будет голосовать за казнь короля… Вот тогда, во время нашей беседы, я и узнал, в чем странная причина всех оказанных мне милостей. Вы не утомились?
– Продолжайте, – глухо сказал Шатобриан.
– Но я попрошу вашего слова о конфиденциальности моего дальнейшего рассказа. И если вы не купите моей истории, то она должна умереть в вашей памяти. Шатобриан кивнул.
– Словами, мой друг.
– Я обещаю, сударь.
– В отличие от вас я всегда любил Орлеанский дом. Я ценил славного Регента в дни малолетства Людовика Пятнадцатого, этого смельчака, буквально сгнившего от любовных наслаждений. Даже намеревался тогда сделать его одним из своих героев… «Колесован на плахе наслаждений» – какая прекрасная фраза, сказанная им о себе самом! Ибо наслаждение и боль – вместе. И единственный закон, который, как известно, он написал: «Будем развлекаться». И все! В оригинале, правда, он звучал куда смелее и простонароднее: «Будем…» А венерические болезни, которыми он бессчетно болел и гордился, как ранами, полученными в бою! Ибо истинные смельчаки – еще и гуманисты: они признают только один вид сражений – в постели. И одну боевую награду – наслаждение…
И вот передо мной сидел его правнук. Я не мог не смотреть на него с жалостью, ибо он не унаследовал доблестей предка, а занялся политикой. И удовлетворялся, как знал тогда весь Париж, нудными прелестями госпожи де Б.
«Я решил воспользоваться вашими услугами, – сказал мне герцог. – Но сначала о некоторых распоряжениях. Это по моему приказу дама, которая вас навещала прежде, исчезла из вашей жизни».
«Я хотел бы узнать о ее судьбе. Она мне не безразлична. И более того…»
«Она пока живет у нас во дворце. У нее слишком особенное лицо. – Он засмеялся. – Я представляю, что вы испытывали, когда…»
С готовностью я тотчас начал рассказывать, но герцог (как и вы) был обычный ханжа. Он прервал меня:
«Ну полно, полно… Я уверен, мы сможем использовать ее лицо на благо Франции. Но вы, надеюсь, не в обиде, к вам приходят другие дамы. И в изобилии…»
«Я благодарен вам, Ваше Высочество, и за прочие заботы обо мне».
«Я слышал, вы ненавидите короля, – продолжал герцог, – который столько раз отправлял вас в тюрьму…»
Он слышал это, конечно же, от моей шлюхи!
«…и я хочу подтверждения вашей ненависти. Короче, настало время создать… точнее, придумать, некую интригу, которая окончательно дискредитировала бы прогнивший режим. Говорят, вы непристойный писатель?»
И это, конечно же, рассказала ему моя обожаемая шлюха.
«Смелый, Ваше Высочество», – радостно поправил я его.
«И я уверен, – продолжил герцог, – вы понимаете толк в подобных историях. Короче, вы примете участие…»
«Вы хотите, чтобы я ее сочинил?» – с восторгом перебил я.
Но герцог, этот идиот, только поморщился и сказал:
«Да нет, сочинить ее сможет только один человек во всей Франции. Я говорю о Бомарше… Вы же должны явиться к господину Бомарше и рассказать ему про нашу идею. Я уверен, он с радостью примет наше предложение. Ибо мсье Бомарше нынче очень обижен королем…»
После чего он нудно изложил мне суть обиды Бомарше. И наконец перешел к главному:
«Короче, когда Бомарше примет предложение, вы тотчас привезете к нему вашу подругу с особенным лицом. Я уверен, он оценит возможности ее лица для нужной нам интриги, оно вдохновит нашего прославленного выдумщика. А вы… вы будете ему во всем помогать».
Какой удар по самолюбию! Я ведь был уверен, что они хотят помощи моего пера, что они прослышали о моем таланте! А они прослышали о моей шлюхе!
«А после того, как я переговорю с Бомарше…»
«Я понял, – прервал меня герцог. – Нет, дать вам сейчас свободу не в моей власти. После исполнения поручения вы, к сожалению, вернетесь в тюрьму. Но иногда будете ее покидать. Через вас мы намерены постоянно держать связь с мсье Бомарше. Но поверьте, недолго вам быть в тюрьме. Слабый режим накануне гибели. И вы поможете столкнуть его в пропасть. Жалкий король не должен управлять государством».
«И ты хочешь его сменить», – подумал я.
Герцог читал мои мысли, ибо они были банальны.
«Вы правы», – сказал он.
Маркиз замолчал.
– И что же дальше? – спросил Шатобриан. Маркиз усмехнулся:
– Наконец-то я вас заинтриговал! Дальше… дальше я виделся с Бомарше несколько раз. И еще: я узнал, что Париж накануне восстания. И примет в нем участие не только народ – все эти безродные Фигаро, – но и принцы крови. Так что восстание обещало быть успешным… Вот почему уже второго июля восемьдесят девятого года, как только начались волнения в Париже, я радостно орал из окна своей камеры, призывая народ взять Бастилию – оплот тирании. Я кричал что-то о приказе убить всех узников… Уже собиралась толпа, когда меня оттащили от окна и без лишних слов увезли из Бастилии в дом для умалишенных.
Через двенадцать дней Бастилия пала. Так что можно считать – я начинал Французскую революцию… во всяком случае, оказался среди ее первых жертв. Ибо когда народ взял Бастилию, он тут же беспардонно ограбил мою вчерашнюю камеру. Плод ночей, великий роман – мои «Дни Содома» попросту вышвырнули из окна. Мой свиток… мой мозг летал по улице! Как раз напротив Бастилии находился дом Бомарше, точнее, его дворец, куда меня столько раз привозили… Старик вдруг остановился и спросил:
– Кстати, как вы относитесь к Бомарше?
– Я не был знаком с этим великим человеком.
– Великим человеком? Он был для вас великим человеком? Великим? – повторял маркиз с дребезжащим смехом. – Тогда моя история вас заинтересует… Я уже говорил: толпа, захватившая Бастилию, выбрасывала бумаги из секретного королевского архива, который там находился. Прямо на площади валялись древние пергаменты, указы французских королей с девятого века, великолепные старые Библии… И счастливая толпа плясала, топча их, оставляя на драгоценных бумагах следы нищих башмаков. Уже после революции я узнал, что Бомарше тоже поспешил на площадь. Он собирал эти бумаги. И я тотчас предположил: он подобрал и мой роман! Я бросился к нему… Наша встреча происходила тотчас после моего освобождения. Как только я спросил его, и, прежде чем он открыл рот для ответа, я понял: он взял!
Маркиз остановился задыхаясь.
– И что же? – спросил Шатобриан.
– Ничего. Бомарше все отрицал. Я умолял – он не отдал. Еще бы! Завладеть романом гения и отдать?.. Потом он бежал за границу. А я… я стал большим человеком, был назначен комиссаром Больничной ассамблеи, как «пострадавший при проклятом королевском режиме». Кстати, в те дни я мог легко отомстить родителям жены. Но я добр – трижды вычеркивал их из списка аристократов, отправляемых на гильотину. Об этом, конечно же, донесли. Мне пришел бы конец – ан нет, падение Робеспьера спасло меня от гибели… благодаря чему я и могу преспокойно обгладывать у вас цыплячьи косточки. Эту благородную помощь писателя писателю, проделавшему длинный путь пешком… Тогда, в дни революции, я даже сумел издать кое-что из того, что написал. Некоторые великие творения…
