Николай Яковлев - Вашингтон
Под угрозой судебной расправы набрали квоту, выделенную Вирджинии, — 400 человек. К ним назначили четырех капитанов, одним из них был Лоуренс Вашингтон. В сентябре 1741 года вирджинское воинство отплыло в южные моря воевать испанца.
Попытка Вернона овладеть Картахеной была отбита с сокрушительными потерями. На Ферри-Фарм места себе не находили, беспокоясь о судьбе Лоуренса. Наконец он объявился в родных местах, в восторге от адмирала Вернона и полный негодования по поводу английского генерала, который продержал вирджинских воинов на судах, где они порядком намучились, а некоторые умерли от желтой лихорадки. Воинских лавров Лоуренс не снискал, разве что вывез от стен Картахены туберкулез, убивший его через двенадцать лет. Первого Джордж не понимал, о втором не мог знать — ему было достаточно видеть обожаемого брата в блестящем офицерском мундире. Каждое слово, исходившее из его уст, приобретало для мальчика глубокий смысл.
12 апреля 1743 года разразилась беда — умер отец. Джорджу было одиннадцать лет.
Как и было принято тогда, львиная доля наследства пошла Лоуренсу, прежде всего плантация в Хантинг-Крик и рудник. Лоуренс немедленно переименовал ее в Маунт-Вернон, в честь обожаемого адмирала, и повесил в доме громадный портрет флотоводца. Вторая большая доля имущества, включая плантацию Поп-Крик в графстве Вестморленд, где родился Джордж, досталась Августину.
Из всего имущества отца — 4000 гектаров земли и 49 рабов — на долю второй семьи осталось немногое — плантация Ферри-Фарм, 10 негров и кое-какое имущество. Едва ли утешало невероятное условие, все же оговоренное в завещании: если Лоуренс умрет бездетным, ему наследует Джордж.
Одиннадцатилетний Джордж, старший из пяти детей, остался лицом к лицу с матерью под требовательными взорами малышей — трех братьев и сестры.
***Она была всегда суровой женщиной, Мэри Болл, а оставшись вдовой с ограниченными средствами, проявила еще дикую гордыню. Мягкий Лоуренс, умевший легко смотреть на жизнь, попытался наладить отношения с мачехой, войдя в ее затруднительное положение. Но очень скоро отступился. Мэри была неопрятна, невежественна, скандальна, превыше всего на свете ставила библию и в довершение всего, заподозрил Лоуренс, тайком покуривала трубку.
Мэри с мученическим сладострастием взялась нести свой крест. Она не вышла снова замуж, как можно было бы ожидать по нравам тогдашней Вирджинии, а посвятила себя семье, выполняя долг по собственному разумению. Наставляя детей на путь истинный, она подкрепляла увещевания увесистыми затрещинами и добрыми пинками. Все, что дошло до нас о Мэри, неопровержимо свидетельствует, что эта женщина повергала в панический ужас знавших ее. Один из друзей детства Джорджа вспоминал: «Я боялся ее в десять раз больше моих родителей». Другой рассказывал: «Я часто бывал с ее сыновьями, здоровыми парнями, и мы все при ней помалкивали как мыши».
При всей вспыльчивости и своеволии Мэри сообразила, что на Ферри-Фарм трудно поднять пятерых детей. Спустя несколько месяцев после смерти мужа она согласилась, чтобы Джордж жил у сводных братьев. Осенью 1743 года он отправился к Августину, а через два года к Лоуренсу. Ноги самой Мэри в этих домах никогда не было.
Хотя Мэри считала естественным возложить выполнение родительского долга на сводных братьев, она не желала, чтобы Джордж покинул родные края. По всей вероятности, именно она воспрепятствовала его отъезду в Англию, в Аплби. Это, несомненно, нанесло непоправимый ущерб его образованию, но упрямство Мэри, проявленное в другом случае, американские историки задним числом благословляют. Когда Джорджу было лет четырнадцать, она не сдалась на упорные уговоры Лоуренса и его друзей определить сына в королевский флот.
Ее упрямство, возможно продиктованное родительским инстинктом, опиралось и на совет брата, жившего в Англии. Достойный родственник в ответ на просьбу Мэри сообщить свое мнение высказался с обескураживающей откровенностью: «Я думаю, что лучше отдать в подмастерье к меднику, где его обломают, будут обращаться как с негром или скорее как с собакой. Если бы он выбился в капитаны вирджинского судна (что чрезвычайно трудно), то плантатор, имеющий 120–160 гектаров земли, трех-четырех рабов, при надлежащем прилежании лучший добытчик для семьи, чем такой капитан».
Годам к шестнадцати отношения Джорджа с матерью приобрели холодный и формальный характер. Ничего от немногого, связывавшего их, не осталось. Трагедия Мэри заключалась в том, что, высоко ценя свою деспотическую родительскую любовь, она полагала, что дети перед ней в неоплатном долгу, и пыталась властно взыскать все. Джордж (не без содействия Лоуренса) вырвался из ее рук, других детей она просто сломала. Чарлз спился и умер, Самюэль скончался, подорвав силы развратом. Последний сын — безвольный Джон — не видел никаких недостатков у Мэри. В 1772 году она переехала с Ферри-Фарм в Фридриксбург к дочери и жила с ее семьей.
Только Джордж вышел на большую дорогу жизни, и Мэри никогда не простила ему этого. Отношения между прославленным генералом и его матерью приобрели столь скандальный характер, что современники стыдливо умалчивали о существовании Мэри. После смерти Вашингтона бойкие биографы попытались изобразить Мэри в духе матерей древней Спарты — она-де много ожидала от своего сына и поэтому никогда не удовлетворялась его достижениями.
Мэри действительно никогда не выражала ни малейшего удовлетворения по поводу побед, одержанных под предводительством Вашингтона. «Ему слишком много льстят», — во всеуслышание повторяла она. Рассказывают, что в годы войны за независимость Мэри выражала твердую уверенность желавшим слушать, что «Джорджа все равно поймают и вздернут». Но она никогда не упускала случая напомнить сыну, что живет в страшной нужде, и постоянно требовала денег. Он был щедр, но требования Мэри все возрастали.
В 1781 году жалобы Мэри растопили даже каменные сердца джентльменов, заседавших в вирджинской ассамблее, и они принялись обсуждать вопрос о назначении пенсии матери Вашингтона. Когда он узнал об этом, то написал конфиденциальное письмо спикеру ассамблеи, решительно высказавшись против, ибо жадность Мэри клала пятно и на его репутацию. Вашингтон указал, что купил матери дом, обстановку, она имеет рабов, живет в полном довольстве. «Я, — добавил Вашингтон, — уверен, что все ее дети готовы разделить с ней последнюю полушку, если бы было нужно избавить ее от настоящей нищеты. Я неоднократно заверял ее в этом, и все мы были бы смертельно обижены, зная, что мать получает пенсию в то время, как мы в состоянии содержать ее. Она имеет более чем достаточный собственный доход».
