Адель Алексеева - Солнце в день морозный (Кустодиев)
Секретарь в раздумье сдвинул брови и, поджав губы, направился к выходу.
В академической мастерской Репина работали его ученики, которые не имели еще своих мастерских. День был именно такой, какого ждут художники: ни яркого солнца, ни дождя. Ровный рассеянный свет падал через большие застекленные рамы.
Посреди мастерской на венском стуле сидел худощавый молодой человек в белой сорочке, с бантом, в длинном сюртуке времен Онегина. У него было тонкое бледное лицо, высокий лоб. Это «натура», художник Иван Билибин. За мольбертом стоял Кустодиев. Впрочем, вряд ли можно сказать «стоял». Он непрерывно двигался, переступал с ноги на ногу, отходил назад, прищурившись, рассматривал своего товарища.
"Что за лицо! Красивое, одухотворенное, недоверчивое. Как идут ему эта темная бородка и усы, — думал он про себя. — Всем хорош натурщик, но поза?! Как неудачно я его посадил. Какая-то скованность, вымученность, как в фотографии". Художник снова отошел назад, наткнулся на что-то ногой — это была скамеечка, — встал на нее. Отсюда совсем иная точка зрения.
— Ну-ка, Иван Яковлевич, встань, обойди вокруг стола да и сядь просто, как ты садишься обычно…
Билибин сел нога на ногу, скрестив руки, взглянул исподлобья.
— Вот-вот! Иван Яковлевич. Это то, что надо! — вскричал Кустодиев. Свободная поза знающего себе цену независимого человека!
Билибин позировал терпеливо, не меняя положе ния. Громко отбивали время висевшие на стене часы, и больше ничто не нарушало тишину мастерской.
Борису Кустодиеву уже 22 года. Сбылась мечта учиться в Петербурге. Академические классы, антики, обнаженная натура, рисунок на холсте углем, работа масляными красками, мастерская Ильи Ефимовича Репина — все, что виделось лишь в далеких мечтах, свершилось. Однако как далеко еще до подлинного мастерства! Как мучает его несовершенство выражения!
Вот и сегодня, закончив работу, он говорит своему товарищу:
— Что получается, Иван? Понимаю, что главное — это рисунок, форма. Прорисовал контур, нашел форму, А дальше что? Начинается второй этап живописный, и тут попадаешь во власть иных законов. Краски тебя захватывают, и уже как будто забываешь о рисунке. Как удавалось это сочетать Рембрандту, Ван-Дейку? Ломаю голову ночами, стою столбом в Эрмитаже и решить ничего не могу. А ведь именно этому мы должны научиться в Академии. Сюжету, содержанию нас нечего учить. Голова должна быть, и все. А вот как?! Как рисовать, технику отрабатывать?.,
Билибин молчал, не спеша с ответом. Он был склонен про себя держать свей поиски. Билибин-художник как будто отдал уже предпочтение рисунку, решил стать графиком, а не живописцем. У него уже вырабатывается особый стиль «проволочного» рисунка, и товарищи шутя называют его "Иван — железная рука".
Наконец он заговорил, слегка заикаясь. Но не успел он произнести и нескольких слов: "Да-а, тт-ы знаешь, мне ка-ка-жется…" — как дверь распахнулась, и вошел Репин.
Молодые художники с некоторым смущением смотрели на учителя. А тот, чем-то озабоченный, сунул каждому руку, остановился посредине, недовольно оглянулся. Тут его взгляд упал на мольберт, где стоял холст с подмалеванным рисунком.
Он вскинул брови, тряхнул головой, отбросив волосы, заложил руки за спину, отошел.
— Гм… Откуда взято? На табуретку становились?
Волнуясь, как и три года назад при поступлении к Репину, Кустодиев заговорил о том, как искал точку, с которой решился рисовать.
Репин рассеянно выслушал, буркнул то ли одобряюще, то ли безразлично: «Ну-ну», — и опять ушел в себя.
Молодые художники переглянулись. Учитель был сегодня непохож на себя. Он смотрел уже не на мольберт, не на рисунок, а на свой ботинок. Узким носком поцарапал пол, заложил руки за спину, снова буркнул: «Ну-ну», — и пошел к двери. Там, стоя уже спиной к ним, обронил:
— Был у князя Бобринского. Государственный Совет писать велят.
— С-совет? — переспросил Билибин. — Там же, если н-не ошибаюсь, человек сто.
Репин отшвырнул носком валявшийся на полу тюбик краски.
— А вы как думали? — с вызовом ответил он. — Позолота, красный бархат, мундиры. Уйма народу, а все одинаковые, — он толкнул ногой дверь и, так же сцепив за спиной руки, вышел.
От высокого предложения Репин сначала решил отказаться.
— Не торопитесь, Илья Ефимович, — Стал уговаривать его граф Толстой, заказ стоит того, чтобы подумать… Гонорар немалый. А какова натура?
Действительно, когда Репин попал на заседание Государственного Совета, в нем заговорило профессиональное чувство художника, увлекла сложность задачи. Широким мазком, в один сеанс, он сделал эскиз.
Увидев эскиз, Кустодиев восхитился. Красное, желтое, голубое сверкало и радовало глаз. Колорит увлек Репина, он живо передал первое впечатление, совсем как те самые французские импрессионисты, которых он поругивал.
А через несколько дней Репин сказал Кустодиеву:
— Я хочу, чтобы вы помогли мне сделать «Совет». Рука моя правая болит и болит. Без помощников не справиться. Вы и Куликов.
…В глубине зала Мариинского дворца художникам выделили место. Здесь же Репин установил тяжелый фотоаппарат на широком треножнике, предварительно получив инструкции от академического фотографа.
Куликов и Кустодиев держали наготове карандаши. Большие листы уже были прикреплены к мольбертам. Все было как перед боем. А их «фельдмаршал», такой торжественный сегодня, в черном фраке с бабочкой, бледнел и нервничал.
В 12 часов дня открылись высокие двери, и с двух сторон вошли сановники, члены Совета. Каждый занял свое место. В центре — царь и члены царской фамилии.
Колонны из мрамора, хрустальные люстры, кресла красного бархата, золотые эполеты, голубые андреевские ленты, красные — Александра Невского, белая бумага на красном бархате, мраморные серые чернильницы, шитые золотом так называемые «большие» мундиры, которые надевались лишь в особо торжественных случаях.
Репин стоял, дергая бородку.
Запомнится ли кто с первого раза? Как разобраться в этом множестве орденов и регалий? Внешняя безликость, чиновность, печать государственной машины, бездушие — как пробиться сквозь все это? Как решить композицию? С чего начать?
Репин спустился в зал. Вот он в своем черном костюме осторожно передвигается среди красного бархата. Его маленькая фигура в черном фраке странно выделяется среди «больших» мундиров; сановники недоуменно взглядывают, шепчутся: "Кто это?" И, услышав ответ: «Репин», — оживляются.
Куликов и Кустодиев сидят подавленные, озадаченные. Сегодня им нужно наметить расположение фигур, выделить нескольких, начать прорисовку хотя бы двух-трех. Работа над общей композицией будет позднее, тут, конечно, слово Репину.
