Леонид Пивер - Воспоминания провинциального телевизионщика
Я мог бы назвать еще много замечательных фамилий. Но я не пишу историю телевидения. Я пишу свои истории.
Погодин в доме
Настоящим любимцем публики был Петр Александрович Погодин. Да что публика – я его обожал! У него был прекрасный тембр – баритональный тенор. В программе «Уральская неделя» зрители обращались к нему с самыми невообразимыми вопросами, считая, что Петр знает всё. Если Петр Александрович реагировал на жалобы телезрителей, то делал это с таким публицистическим зарядом, что все были уверены – под нерадивым начальником ЖЭКа закачалось кресло. Погодину доверяли.
П. А. ПогодинИнтеллигентнейший человек, мы никогда не слышали от него неформальной лексики. Зато как тонкий знаток фольклора он открывался на рыбалке! Если у Петра не клевало, он оскорблял всю рыбу южно-уральских водоемов. И такими словами, что рыба от ужаса всплывала. Погодин ее просто глушил. Я тоже рыбак, и ругайся-не ругайся, но я – «везунчик». Поехали мы как-то вместе на рыбалку, выехали рано. Взяли две надувные лодки, накопали червей. Я «загрузился», Петя встал от меня подальше. Сижу. Клюет.
Он издалека интересуется:
– Григорьевич, ты что делаешь?
– Мы куда приехали? – отвечаю. – Рыбу ловлю.
– Клюет?
– А как же!
Он моментально поплыл в мою сторону, причалил ко мне, использовал мою лодку в качестве якоря. И у него тоже пошел клев! Он – мне:
– Григорьевич, классная рыбалка!..
Идиллию нарушил обед. Мы прихватили с берега пакет, как оказалось, не с едой, а с нашими носками и рубашками. Пришлось отправляться на берег.
А мы еще с лодки увидели работающий в поле комбайн. И вот, когда мы наконец добрались до берега, от комбайна подошли нетвердой походкой двое. Спрашивают:
– Вы что тут делаете?
– Рыбу ловим…
– Не имеете права, это наш водоем, наша рыба!
У меня шевельнулось генетическое предчувствие: сейчас бить начнут! Я на всякий случай замолчал. А Петя – нет:
– Что значит «ваша рыба»? Это принадлежит государству!
Те двое, услышав голос, хорошо знакомый им по телевизору, переглянулись и даже в лицах изменились. А Петя напирает:
– Вы кто такие?
Они, прижавшись плечом друг к другу, отрапортовали:
– Мы капитаны степных кораблей!
Я думал, что умру от смеха! Перед нами стояли, покачиваясь, безвинные «жертвы» журналистских штампов, типа «люди в белых халатах», «инженеры человеческих душ»!
А меня еще долго интересовало: могут ли «капитаны степных кораблей» называться «морскими волками»?
Соло для оператора
В Челябинск приехал великий пианист, лауреат Ленинской премии, человек, объездивший с концертами весь мир, музыкальная гордость страны – Эмиль Гилельс.
– Эмиль Григорьевич обязательно должен выступить, чтобы его увидели, – решили наверху.
И вот встречаем маэстро.
– Что вы сегодня сыграете? – приступаю к исполнению должностных обязанностей.
– «Картинки с выставки» Мусоргского, – отвечает Гилельс. И, скептически глядя на меня, добавляет:
– Сюита. Десять частей… Я говорю:
– Знаете, Эмиль Григорьевич, вы правы, я не музыкант. Но мне надо каким-то образом считать части, чтобы финал не повис…
Гилельс говорит:
– Ну, я не знаю…
И тут меня осеняет. Я говорю ассистентке:
– Может, ты посчитаешь?
Она пугается:
– Я тоже не музыкант…
– У вас есть паузы? – смелея, обращаюсь я к маэстро.
– Есть, – отвечает тот. – Но очень маленькие!
И тут мне показалось, что с гением можно пошутить.
– А если обидится? – не дремлет моя интуиция. – Будь, что будет! – решаюсь я и предлагаю:
– Эмиль Григорьевич, может быть, когда вы закончите сюиту, то в качестве опознавательного знака закроете крышку рояля?
Он с интересом смотрит на меня и уточняет:
– Большую или маленькую?
– Не знаю! – выдыхаю я.
Тут маэстро рассмеялся:
– Хорошо, я закрою. Большую!
И вот звучит:
– Внимание, эфир!
Эмиль ГилельсНачинается передача. Тогда было принято ставить специальный телевизор-монитор – чтобы находящийся в кадре мог видеть себя. На всякий случай… Да и ответственность артиста это повышало. Но я обычно старался сделать так, чтобы герой программы монитор не видел и не переживал за то, что мы, выражаясь телевизионным сленгом, «наковыряли». А вот на этот раз, чтобы Гилельс видел, как здорово мы его даем, я решил развернуть монитор, как и полагалось.
Меняются музыкальные картинки, маэстро играет.
Даем руки, профиль артиста, средний план… Все правильно! Неизвестно, как я угадывал, не зная шедевра Мусоргского, хотя, конечно, произведение это слышал.
И вот исполнитель делает паузу…
– Это конец? – пытаюсь понять я.
– Не знаю, – шепчет ассистентка.
Что делать?! Продолжать трансляцию? Если это финал, то будет такая пауза в эфире, какие Станиславскому не снились! Остановиться? А если это не конец? Тогда будет конец мне!
И тут вижу: закрывается крышка. Даю крупный план.
– Действительно, финал! – мелькает в моем сознании.
После съемки благодарю маэстро. А он:
– Я выполнил ваше задание?
Снова смотрит на меня и говорит… Но то, что сказал Гилельс, надо было слышать! И не только мне! Будь тогда диктофоны, магнитофоны и прочие звукозаписывающие штучки, я мог бы, не краснея, воспроизвести слова самого Гилельса. Однако сейчас, делая скидку на технические возможности полувековой давности, просто цитирую, краснея:
– Молодой человек! Извините, товарищ режиссер! А ведь вы понимаете музыку, вы ее чувствуете!
Вот так познается радость творчества!
Впрочем, кое-кто из наших студийных познал эту радость раньше минут на сорок. Потому что перед началом эфира Гилельс попросил:
– Можно сделать так, чтобы мне не мешали? Я хочу позаниматься!
А народу в студии – почти никого: один оператор настраивает камеру, второй – молодой парень Юра – только должен подойти.
Мы, эти «почти никого», благоговейно выходим, хотя и понимая, что не каждый день удается послушать, как Гилельс играет гаммы.
И вдруг, в разгар разминки, взглянув в студию сквозь стекло перегородки, я увидел Юру, красовавшегося у рояля там, где обычно стоит солист. Эмиль Григорьевич Гилельс, народный артист Советского Союза, лауреат Ленинской премии, играет какой-то мотив. Я даже не слышу, какой именно, но чувствую… Выскакиваю на площадку: точно! звучат аккорды популярной в те годы песенки Льва Ошанина и Аркадия Островского «А у нас во дворе…»!
Как оказалось, Юра всё-таки заблаговременно пришел в студию. Услышал гаммы, надоевшие ему минут через пять. И по молодости, по незнанию ли брякнул:
