Теодор Гладков - Ковпак
…И снова окопы, грязь, кровь, смерть. Снова ефрейтор Ковпак шастает по австрийским ближним тылам, высматривая, слушая, запоминая. На то и разведка.
В марте 1916 года бестолкового и нерешительного генерал-адъютанта Н. И. Иванова заменил на должности главнокомандующего Юго-Западного фронта генерал А. А. Брусилов. И фронт словно ожил. Не только офицеры, но каждый солдат понимал, что изнурительным оборонительным боям и отступлениям теперь конец, что следует ждать наступления! И оно началось — уже 22 мая — легендарный Брусиловский прорыв, самая крупная победа русской армии в первой мировой войне.
Противник потерял свыше 1 миллиона 500 тысяч убитыми и ранеными, свыше 450 тысяч солдат и офицеров было взято в плен. Брусиловское наступление не только спасло честь русской армии, оно оказало огромное воздействие на ход и исход первой мировой войны. Потерпели крах наступательные планы немцев под Верденом и австро-венгров — в Италии. Германия оказалась вовлеченной одновременно в несколько тяжелых сражений на разных фронтах. Австро-Венгрия вообще стояла перед реальнейшей угрозой полного разгрома. Перешла в наступление итальянская армия в Тироле, Румыния вступила в войну на стороне союзников. Именно летом шестнадцатого года была подорвана мощь германских и австро-венгерских войск, без чего была бы невозможна победа союзников два года спустя.
Ликовали солдаты на фронте, ликовал и тыл. Измученная двухлетней войной страна увидела в победоносном брусиловском наступлении реальность возможного перемирия. Крах Германии и Австро-Венгрии казался неизбежным. Но этого не произошло. Верховные командования союзных войск при прямом попустительстве правящих кругов своих стран не использовали возможность покончить с войной. Знаменитый полководец с горечью писал: «Что касается меня, то я как воин, всю свою жизнь изучавший военную науку, мучился тем, что грандиозная победоносная операция, которая могла осуществиться при надлежащем образе действий нашего верховного главнокомандования в 1916 году, была непростительно упущена».
Чувства гордости и горечи разделяли со своим командующим и все солдаты Юго-Западного фронта, в том числе и ефрейтор Ковпак. По словам самого Сидора Артемьевича, именно во время последовавшего после наступления отхода русских войск у него начала проступать «ясность в мозгах». Все более и более отчетливо он понимал, что самодержавие — это гигантская разлагающая язва. Символично звучащую фамилию Распутин знали уже не только в придворных кругах — по всей России. На фронтах слово «распутинщина» отождествлялось со словом «измена». В самом деле, что мог сказать Сидор Ковпак и любой из его товарищей по поводу приказа, запрещающего при отступлении уничтожать воинские склады, иначе говоря, оставлять их в целости и сохранности австрийцам? Только так: «распутинщина», «измена».
И фронт и тыл жили предчувствием близящихся перемен.
Об этом прямо говорили свои же солдаты — большевики. Впервые это слово — большевик — Сидор услышал именно в конце шестнадцатого года. По его позднейшему признанию, он тогда же рассудил, что большевики — правильные хлопцы, которые и сами понимают, что делается вокруг, и другим солдатам помогают во всем разобраться. А понять в первую очередь следовало главное: эта война народу чужая, нужная только царю, фабрикантам, купцам да помещикам. Они-то ее и развязали, чтобы на солдатской крови и костях обогатиться, урвать кусок пожирнее у других — таких же, как они сами, богачей Германии и Австро-Венгрии. По доброй воле они войну не окончат, потому что ни истекающего кровью народа, ни России им нисколько не жаль. Какой же выход? Только один, убеждали большевики: кончать войну самим! Да не ее одну, а все породившие ее царские порядки. А потому — долой самодержавие, мир народам!
Внимательно слушал эти речи ефрейтор Ковпак, размышлял, взвешивал по мудрому крестьянскому правилу в уме каждое слово. Выходило — кругом правы большевики, идти за ними надо. И не ждать, начинать здесь, на фронте. А начинать нужно с братания! С такими же, как они сами, измученными войной австрийскими крестьянами и рабочими.
На участке роты Ковпака между австрийскими и русскими траншеями протекал ручей, единственный источник воды. К нему и ходили с флягами да котелками. Само собой получилось, что никто ни в кого здесь уже не стрелял. Всяк брал воды, сколько нужно, и уходил невредимым… А там и сошлись, случилось, двое или трое с разных сторон. Как водится, первая встреча была неловкой, настороженной, выжидающей. Да и языка друг друга не знали. Но потом общий язык, понятный каждому, нашелся — язык мира.
Не по душе командованию пришлось стихийное солдатское перемирие. На все готово было преданное самодержавию офицерство, даже на кровопролитие, только бы взнуздать снова с каждым днем и часом выходящую из повиновения солдатскую массу. Хорошо понимали господа: если не покончить с братанием, покончено будет с ними самими. Но сделать уже ничего не могли. Целую армию под пулеметы не поставишь, а братающихся стрелять снова друг в друга и подавно не заставить. Оставалось только одно: отвести с передовой ненадежные части в тыл, а там уже навести порядок и расправиться с самыми отъявленными «смутьянами».
Всю 47-ю пехотную дивизию пришлось снять с позиций и отправить подальше от фронта — к станции Окница в Бессарабии. Здесь командование чувствовало себя увереннее и попыталось было взяться за солдат по-старому. Но было уже поздно. Наступил девятьсот семнадцатый год. Февральская штормовая волна смела за борт корабля Российского государства насквозь прогнившее самодержавие.
Царизм низложен. У власти Временное правительство, вначале во главе с князем Львовым, а затем — «тоже социалистом» бывшим адвокатом Керенским. Ненавистного императора не стало, но вздохнувший было полной грудью народ не получил ни мира, ни земли. «Война до победного конца!» — требовал рвущийся в российские наполеоны министр-председатель Керенский. Что же касается земли, то с этим предлагалось подождать до Учредительного собрания. Но вконец деморализованная армия воевать уже не могла. Затеянное Временным правительством по требованию союзников июньское наступление захлебнулось в крови. Расстреляв демонстрацию 3 июля, Керенский окончательно раскрыл глаза народу на контрреволюционный характер «временной» власти. А впереди уже явно обозначались контуры ничем не маскируемой белой диктатуры во главе с генералом Корниловым.
Корниловская авантюра завершилась полным провалом. Революционный народ сорвал все планы реакционной военщины. И немалая заслуга в этом принадлежит армии, в частности полковым, дивизионным, корпусным и армейским комитетам, созданным после Февраля во всех частях и соединениях. Подобно Советам депутатов, полковые и прочие комитеты были прямым порождением революционных масс. Солдатские комитеты, по существу, сосредоточивали в своих руках всю полноту командной власти. В состав комитетов избирались самые уважаемые в части солдаты, унтер-офицеры, пользующиеся доверием офицеры. Членом солдатского комитета 186-го Асландузского пехотного полка летом 1917 года был избран и ефрейтор Сидор Ковпак. Тогда же он произнес свою первую в жизни публичную речь на митинге, предварительно спихнув с трибуны какого-то подполковника, несшего околесицу о «верности России союзническому долгу».
