Анджелина Джоли - Мои путевые записи
Их крошечные ручки прикасаются к моим рукам дети держат каждый мой палец. Другие хватают мои запястья, локти, всю руку. Я практически не могу идти. Я хотела взять всех, каждого из них к себе домой.
Они увидели мои татуировки. Они показались им смешными. Они спросили: «Кто наколол это тебе?»
Пожилая женщина с рюкзаком на плечах начала рассказывать мне свою историю. Пока она говорила, она сняла со спины рюкзак в котором была ее внучка, и начала кормить ребенка грудью. Ее дочь, мать ребенка, подозревалась в принадлежности к мятежникам в Гвинее из-за ее племенных татуировок. Ее убили.
Внезапно один из мужчин, с которым я пришла, протянул руку: «Нам пора идти. Пойдемте, пожалуйста».
Я услышала какой-то шум, взволнованные голоса.
Это был спор на счет перемещений в другой лагерь. Беженцы не хотели уходить. Мне сказали, что некоторые беженцы даже требовали, чтобы их посылали в другие лагеря, потому что там, возможно, они смогут найти своих родных мы прошли мимо спорящих к машине.
Я заметила мужчину, который в отчаянии прильнул к стене. Внезапно он начал бить по стене кулаками, как будто пытался разрушить ее.
Мы были уже в машине. Мой компаньон закричал «Закройте свою дверь!»
Я не была испугана. Мне было очень грустно из-за того, что беженцы часто винят в этом работников УВКБ ООН.
Ситуация осложняется тем, что в этом уравнении много неизвестных, которые к тому же крайне непостоянны. Число беженцев меняется быстро и непредсказуемо. Соответственно, меняется структура необходимой медицинской помощи, даже элементарной вакцинации, меняются потребности в численности учебных мест в школах.
На текущий момент в помощи нуждаются 22 миллиона беженцев. Два месяца назад я ничего об этом не знала.
Мы должны помогать людям, которые вынуждены бежать и скрываться, чтобы выжить, но проблема будет только увеличиваться и усложняться до тех пор, пока мы не решим проблему в корне, пока мы не оставим войны.
Многие дети на транзитной станции Ватерлоо больны чесоткой. Но я лучше заражусь, чем уберу свои руки от этих малышей.
Чесотка — только одна из болезней, распространенных среди детей в лагере. Бытовые условия желают оставлять лучшего. По правде говоря, условия просто ужасные. Я уверена, что соприкоснулась только с верхушкой айсберга.
Я только что вошла обратно в свою комнату. Вымыла руки и лицо, поймав себя на том, что пристально разглядываю свои ладони.
Позже посетила ампутационный пункт, поддерживаемый неправительственными организациями. Он переполнен пострадавшими беженцами.
Я сижу над своими записями уже несколько минут, не зная, что писать.
Хотя нет, знаю. Я очень рассержена. Я ненавижу людей, которые сделали все это. Я ненавижу то, что все тут страдают — ампутированные, беженцы, перемещенные лица, люди, истерзанные бестолковой войной. Практически у всех выживших кто-то из родных или близких убит либо искалечен. Та мирная жизнь, которая была у них до прихода РЕФ, теперь исчезла, и, кажется, безвозвратно.
Я не понимаю, почему этот абсурд длится так долго. Как мы, американцы, можем утверждать, что мы помогаем этим нуждающимся странам, когда я вижу, что все эти люди живут здесь с уверенностью, что нет ни справедливости, ни мира.
И как, вы скажете, убедить беженцев начать строить свою жизнь заново, когда они уверены в том, что мятежники снова все разграбят и отнимут за считанные дни?
Мужчина с ампутированной рукой рассказал мне, как это произошло. «Тем, кому повезет, делают ампутацию. Нам повезло, мы остались в живых, но в большинстве раненые погибают из-за потери крови или инфекции».
Среди ампутированных самой маленькой — год. Ей было три месяца, когда изнасиловали ее маму, а ей отрезали руку.
Так много пострадавших людей.
Один местный молодой человек рассказал мне свою историю. Он был предпринимателем. «Теперь я сплю на земле. У меня недостаточно пищи, но я благодарен за то, что я жив, хотя жаль, что никогда не могу вернуться домой. Будет ли у меня когда-нибудь опять собственное дело?»
У него был взгляд, который я не могу забыть — дрожащий, отчаянный, травмированный болью.
Мужчина без кистей рук понимал, что здесь я для того, чтобы попытаться помочь. Я была представлена ему как американка, приехавшая для того, чтобы собрать достоверную информацию о ситуации и рассказать о ней своим согражданам.
О да, я очень хочу этого. Я должна сделать это.
Я ни в чем так сильно не хотела преуспеть в моей жизни, как в этом. Мужчина протянул мне руку и улыбнулся. Я пожала его запястье.
Мне было неловко находится в присутствии таких мужественных людей.
Ужин в доме УВКБ ООН
Сегодня на ужин у нас была рыба и салат.
Это большая роскошь. Я была благодарна за ужин, но мне было трудно есть. Я чувствовала себя такой опустошенной.
Мы проговорили два с половиной часа. Каждый рассказывал о своем проекте, о событиях, очевидцем которых ему приходилось быть.
Обсуждалось много проблем — слишком много для меня, чтобы сделать заметки обо всем. К счастью, все это тщательно документируется УВКБ ООН.
Мужчина из Иордании сказал: «С любовью и терпимостью все возможно».
Это такое непередаваемое чувство общаться с людьми — разного возраста, пола, национальности, — каждый из которых имеет свои мотивы для работы в УВКБ ООН.
Некоторые из них сами однажды были беженцами.
Мы вспоминаем больного мальчика, которого я видела на транзитной станции Джуи. Кто-то сказал: «Мальчик со спокойным лицом».
«Возможно, это и не было огнестрельное ранение», — добавил другой. — «Возможно, это от ушиба».
Одна из женщин за столом сказала: «Он не выживет».
Меня поразило это, я не знала, что сказать.
Огромное количество людей в лагерях умирает без должного медицинского ухода. Нам необходимо заручиться большой поддержкой из Женевы (УВКБ ООН). Это требует много времени.
Мне объяснили, что в лагерях есть и другие жертвы, о которых, как правило, не говорят. Я никогда не читала и не слышала о том, что мне рассказали. Многих беженцев мятежники заставляли ампутировать конечности знакомым или близким людям. К их головам приставляли пистолеты, давали ржавые ножи или осколки стекол и заставляли отрезать кисти, ступни или руки и ноги тех людей, которых они знают, часто членов их же семей. Никакого наркоза. [2].
После этого люди сходят с ума. Они больше не способны адекватно воспринимать происходящее вокруг. Шок и чувство вины становятся невыносимыми. Наверное, нет никаких медицинских методов, которые могут помочь им. А в условиях недостаточности средств на оказание помощи больным физически, о лечении душевнобольных беженцев с тяжелейшими психологическими и эмоциональными травмами никто и не задумывается.
