Филипп де Коммин - Мемуары
В этот день из именитых людей короля погибли мессир Жоффруа де Сен-Белен, капитан Флоке и великий сенешал Нормандии, а из бургундцев – мессир Филипп де Лален. Пехотинцев и простых воинов больше полегло у бургундцев, зато король потерял больше кавалеристов. Что же касается знатных пленников, то всего более их оказалось у людей короля, которые схватили лучших из тех, кто бежал с поля боя.
В общем потери с обеих сторон составили по меньшей мере две тысячи человек, ибо сеча была кровавой а как у тех, так и у других были и настоящие воины, и настоящие трусы. Но особенно удивительно, по-моему, то, что армии, сойдясь на поле боя, три или четыре часа простояли друг против друга, не двигаясь с места.
Оба государя должны были бы высоко оценить тех людей, что остались им верными в этот трудный момент, но они поступили как люди, а отнюдь не как ангелы: отобрали чины и должности у одних за то, что те покинули поле битвы, и одарили ими других, убежавших на десять лье дальше. Один из наших потерял власть и был удален от государя, но через месяц вошел в еще большее доверие.
Загородившись повозками, мы расположились, как могли, на отдых. Было много раненых; большинство пало духом и боялось, как бы не выступили парижане с 200 кавалеристами маршала Жоакена Руо, королевского наместника в городе, и не пришлось бы вести бой с двух сторон. Когда спустилась ночь, 50 копейщикам был отдан приказ разведать, где расположился король, но пошло только 20. Как мы полагали, расстояние от нашего лагеря до короля равнялось трем полетам стрелы.
Монсеньору Шароле перевязали рану на шее, и он, как и все, немного попил и поел. С того места, где он сел перекусить, убрали четыре или пять голых тел и бросили туда две охапки соломы. Когда перетаскивали тела этих насчастных, один из них вдруг запросил пить и ему влили в рот травяного отвара, который пил сеньор Шароле. Он пришел в себя, и его узнали. Это был известный лучник Саваро из личной охраны графа. Ему оказали помощь, и он выздоровел.
Чтобы решить, как действовать дальше, собрался совет. Первым высказался граф Сен-Поль, заявивший, что положение наше ненадежно, и предложивший сжечь на заре часть обоза, сохранив при этом всю артиллерию, так чтобы подводы остались лишь у тех сеньоров, у кого под рукой не менее десяти копейщиков, и направиться в Бургундию, ибо, не имея припасов, оставаться между Парижем и королем нельзя. В том же духе выступил монсеньор де Обурден, который, однако, посоветовал дождаться разведчиков, и еще три или четыре человека. Последним взял слово монсеньор де Конте. Он сказал, что, как только среди воинов распространится слух об отступлении, начнется повальное бегство и мы будем разбиты, не успев пройти и 20 лье. Приведя и другие разумные доводы, он высказался в конце концов за то, чтобы всем в эту ночь как можно лучше подготовиться и на заре атаковать короля и либо победить, либо погибнуть. Такой план он считал более надежным, чем отступление.
Около полуночи вернулись разведчики и сообщили, что король расположился якобы на том месте, где видны огни (ясно было, что разведчики забрались не слишком далеко). Туда сразу же отправили других людей, а час спустя начали готовиться к бою, хотя большинство предпочло бы ретироваться.
На рассвете отправленные из лагеря разведчики встретили одного нашего писаря, который поутру был послан в деревню за бочонком вина. Он сказал им, что из деревни все люди короля ушли. Разведчики передали эту новость в лагерь, а сами отправились на место проверить, так ли все обстоит на деле. Убедившись, что сказанное соответствует истине, они возвратились, и их известие обрадовало всех. Нашлось немало людей, которые начали ратовать за то, чтобы преследовать врага, хотя еще час назад они выглядели жалкими и растерянными.
У меня была старая измученная лошадь. Она случайно сунула морду в ведро с вином, я позволил ей его выпить и впервые увидел, какой она может быть бодрой и ретивой.
Когда совсем рассвело, все сели на лошадей, разойдясь по отрядам, изрядно поредевшим. К нам, правда, продолжали подходить многие из тех, кто прятался в лесу. Чтобы подбодрить воинов, сеньор Шароле велел одному францисканцу объявить всем, что он якобы из бретонской армии, которая должна вот-вот подойти. Никто ему не поверил, но позднее, около 10 часов утра, появился бретонский вице-канцлер Рувиль с Мадре, о которых я говорил выше, и привел двух лучников в форме гвардейцев герцога Бретонского, и это сильно воодушевило армию. Его щедро угощали, засыпали вопросами и хвалили за то, что он вовремя скрылся, ибо раньше на него все очень гневались, а еще более хвалили за то, что вернулся.
Весь этот день монсеньор Шароле оставался в поле. Он ликовал, возомнив, будто к нему пришла слава, что впоследствии ему дорого обошлось: он перестал прислушиваться к советам других людей и все стал решать сам. До этого дня война его совсем не прельщала и он не любил ничего, что с ней связано, теперь же его мысли приняли иное направление, и он уже не переставал воевать до самой своей смерти. Это стало причиной и его собственной гибели, и разорения всего Бургундского дома, который, правда, продолжает существовать, но очень ослабел. Трое великих мудрых государей, его предшественников,[32] помогли ему вознестись чрезвычайно высоко, так что не было короля, за исключением французского, более могущественного, чем он, а по числу прекрасных и крупных городов в государстве никто вообще не мог его превзойти. Однако не должны люди, и особенно государи, слишком мнить о себе – им следует знать, что все милости и удачи – от бога.
Скажу еще две вещи о нем: во-первых, я убежден, что он лучше всех способен был переносить любые тяготы, когда обстоятельства требовали этого; а во-вторых, он, по-моему, был самым храбрым из всех известных мне людей. Я никогда не слышал от него жалоб на усталость, так же как не видел, чтобы он чего-то испугался. И так было в течение семи лет, пока я участвовал вместе с ним в военных действиях, которые велись в летнюю пору, а в отдельные годы и зимой. Его замыслы и планы были грандиозными, но никому не дано их осуществить, если господь не поможет.
На следующий день, третий после битвы, мы вошли в деревню Монлери. Ее жители попрятались – кто в церковной звоннице, кто в замке, но граф приказал их собрать и заплатил им за все по счету, как делал у себя во Фландрии, так что они не потеряли ни гроша. Замок не сдался, но его осаждать не стали.
По прошествии этого дня граф по совету сеньора де Конте направился в Этамп, большой, великолепный город, расположенный в плодородной местности. Граф торопился опередить бретонцев, двигавшихся туда же, и разместить ослабевших и израненных людей под прикрытием стен, а остальных – в окрестных полях. Благодаря такому благодатному пристанищу была спасена жизнь многих людей.
