Евгения Путилова - …Началось в Республике Шкид
Ее партийная кличка за границей была Зина, в России — Мария. В. И. Ленин неоднократно обращался к ней с ответственными заданиями.
Среди поручений, которые выполняла Лилина после революции, значительное место занимала ее работа с детьми. В ее ведении оказались детские дома, и она много сил отдала борьбе с детской беспризорностью. Столь же горячее участие принимала она в жизни новой школы, в работе пионерского движения, в создании художественных учреждений для детей.
Тепло, с благодарностью говорил о Лилиной заведующий школой имени Достоевского В. Н. Сорока-Росинский. Ее доверие к людям, ее помощь, вспоминал он, открывали перед петроградским учительством широчайшие возможности, вдохновляли «на преодоление любых трудностей на новом пути всех педагогов, в ком жива была душа человеческая, кто воспринял Октябрь, как свое кровное дело».
На мою просьбу рассказать о Лилиной, вспомнить, какой она была, Алексей Иванович ответил письмом:
«Делаю обещанное: выписываю из своей тетрадки те крохи, которые остались в памяти.
<…> Какая она была? Сколько ей было лет? Не знаю. Вероятно, под пятьдесят[4]. Но нам по нашей щенячьей молодости она казалась человеком очень пожилым… Стриженная в кружок, сильно поседевшая, но еще живая, деятельная, бойкая…
Мы с Гришей были влюблены в Злату Ионовну, смотрели на нее как на доброго гения. Неизвестно, как сложилась бы судьба книги, не попади рукопись фатальным образом в ее руки.
<…> обще-то мы видели Злату Ионовну не часто: по-моему, она бывала в издательстве не каждый день, а два-три раза в неделю. Да и мы не столь уж часто заглядывали в редакцию. Потом она заболела…
Память сохранила такую мелочь. Солнечный день. Комната редакции. Злата Ионовна сидит на краешке стола. Ее окружили. Кто-то из молодых редакторш говорит:
— Какая у вас, Злата Ионовна, славная жакетка.
В этой синей люстриновой курточке с маленькой, аккуратной, величиной с трехкопеечную монету заплаткой на локте я помню Злату Ионовну и в губоно, и в редакции…
— Да, — говорит Злата Ионовна, с какой-то мечтательной улыбкой поглаживая залатанный локоть. — Это мы с Надеждой Константиновной в Цюрихе покупали…»
Как вспоминала Н. К. Крупская, первая их встреча произошла в 1904 году. «Лилина была тогда цюрихской студенткой, работавшей в тамошней группе большевиков»[5].
Вот в чьи руки попала первая книга молодых литераторов!
С именем Лилиной связана для «Республики Шкид» еще одна подробность. Замечательный ученый, ныне покойный профессор ленинградского университета П. Н. Берков, работавший в 20-е годы инспектором губоно, вспоминал, как завгубоно посылала его в школу узнать о Белых и Пантелееве, удостовериться, точно ли они авторы так понравившейся ей рукописи и не стоит ли а ними какое-нибудь другое, более солидное лицо. Оказалось, там даже не слыхали о существовании рукописи. В. Н. Сорока-Росинский забеспокоился, поехал в Госиздат и попросил показать, что написали его бывшие воспитанники. Ему показали. Кое-что его обидело и огорчило, одно место он попросил изменить: он никогда не обращался к Элле Андреевне на «ты»… За эту поправку Виктора Николаевича поблагодарили, остальное сохранилось в неприкосновенном виде.
…Итак, по указанию Лилиной авторы отправились к С. Маршаку, Е. Шварцу, Н. Олейникову. Между прочим, ни одна из названных фамилий ничего им тогда не говорила, но дадим слово самому Пантелееву:
«И вот в назначенный день мы с Гришей Белых робко поднимаемся на пятый этаж бывшего дома Зингер, с трепетом ступаем на метлахские плитки длинного издательского коридора и вдруг видим — навстречу нам бодро топают на четвереньках два взрослых дяди — один пышноволосый, кучерявый, другой — тонколицый, красивый, с гладко причесанными на косой пробор волосами.
Несколько ошарашенные, мы прижимаемся к стене, чтобы пропустить эту странную пару, но четвероногие тоже останавливаются.
— Вам что угодно, юноши? — обращается к нам кучерявый.
— Маршака… Олейникова… Шварца, — лепечем мы.
— Очень приятно… Олейников! — рекомендуется пышноволосый, полнимая для рукопожатия правую переднюю лапу.
— Шварц! — протягивает руку его товарищ.
Боюсь, что современный молодой читатель усомнится в правдивости моего рассказа, не поверит, что таким странным образом могли передвигаться сотрудники советского государственного издательства. Но так было, из песни слова не выкинешь. Позже мы узнали, что, отдыхая от работы, редакторы разминались, «изображали верблюдов». Евгению Львовичу Шварцу было тогда двадцать девять лет. Николаю Макаровичу Олейникову, кажется, и того меньше».
Вся редакция встретила молодых авторов приветливо, даже восторженно. «Сотрудники редакции, — писал позднее С. Маршак, — и близкие к ней литераторы (а среди них были известные теперь писатели Борис Житков, Евгений Шварц, Николай Олейников) читали вместе со мной эту объемистую рукопись и про себя и вслух. Читали и перечитывали. Всем было ясно, что эта книга — явление значительное и новое».
Еще в рукописи Е. Шварц в присутствии авторов читал К. Чуковскому главу «Республики Шкид» под названием «Крокодил». И навсегда запомнилось молодым людям, как Корней Иванович «слушает, посмеиваясь, одобрительно поддакивая, потом, повернувшись в нашу сторону, разводит руками и говорит своим неповторимо певучим, высоким театральным, ложно-классическим голосом: «Ну, что ж… Нам тлеть, вам цвести!..»
Официальным редактором «Республики Шкид» был Е. Шварц.
«Редактура Евгения Львовича, — вспоминал позднее Пантелеев — была очень снисходительная и, как я сейчас понимаю, очень умная. Книгу писали два мальчика, только что покинувшие стены детского дома, и выправить, пригладить, причесать их шероховатую рукопись было нетрудно. Шварц этого не сделал.
Меня попросили переписать одну главу (написанную почему-то ритмической прозой), а остальное было оставлено в неприкосновенности. Тем самым сохранилось главное, а может быть и единственное достоинство повести — ее непосредственность, живость, жизненная достоверность».
Рукопись была пущена в производство, и в начале 1927 года «Республика Шкид» Г. Белых и Л. Пантелеева появилась на полках магазинов и библиотек.
Литературным псевдонимом А. И. Еремеев взял свою шкидскую кличку. Но ни Ленькой Пантелеевым, ни Леонидом Пантелеевым он после этого не стал. Буква «Л» в его литературном имени никак не расшифровывается.
