Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907
26_____
Сегодня смутный, теплый и тяжелый день; утром, раньше, чем я вышел сверху, Варя попросила у меня, не могу ли я ей отдать часть денег, так как ей нужно до приезда мужа. Так как денег у меня не было, я не мог исполнить ее просьбы. Она сказала, что все равно обойдется, но всегда отказывать ей мне тяжелее, чем другим, так <как> просить не в ее обычае и характере. Потом она говорила, что у нее часто не хватает денег, что Прокофию Степановичу деньги за комнату и должные можно подождать, что она заложила ложки, которым срок истек 17 августа, и они пропали, и всего за 3 рубля, и потом почти под дождем пошла с ребятами за грибами. Мне стало необыкновенно тоскливо. Сергей все прикладается, м<ожет> б<ыть>, ему нездоровится. После завтрака отправился все-таки в город с тетей. Тетя увлечена писаньем дела, с распущенными седыми, уже недлинными волосами, вроде Louise Michel или Ж. Санд. Она мне вдруг показалась такой милой, близкой, и я почувствовал нежность, какую минутами чувствовал к маме, думая, что вот и она умрет, и я не буду видеть этих глаз через очки, этой ветхой выгорелой кофточки, милой пыльной шляпы, и мне хотелось нежно-нежно дотронуться до нее, сказать что-нибудь, поцеловать ее платок. Казаков во Пскове, денег в кассе 14 р., я взял 5, они рассчитывали получить сегодня более 100, сдав заказ, но не получили. Сергей предлагал взять все 12, обещанные на сегодня утро, но я не хотел его подводить. С квартирой все уладится. От Гриши письма не было, было от Юши, где он восторженно пишет о «кустах в цвету» и «Ра-Гелиос»{11}; у меня явились мысли к 2-м следующим «Александринам». Похвалы этого человека — лучшая мне шпора. В Петербурге я разгулялся. Был в парикмахерской, я очень люблю, чтобы с моим телом что-нибудь проделывали, осторожно касаясь, поворачивали, трогали. Когда у человека лицо так близко, поневоле его разглядываешь. У мастера, всегда меня стригущего, безусое лицо серого цвета, белокурые, прямо торчащие волосы, серые глаза и красивый рот. Глаза и губы в лице — то, что наиболее волнует и влечет, хочется как-то их выпить, другого выражения не подберу. Очень редко у человека бывает красивый рот, прежде у меня его хвалили даже незнакомые; у сестры он главное, что молодит и красит ее лицо. Рты у Кудрявцевых вроде устриц или портмоне, приклеены поверх лица, — как их целовать?! А рты выпяченные, слюнявые, как пирожки, обвисшие, — как их и целовать? Я вечером на вокзале закусывал и пил кофе и думал с удовольствием ехать, как встретил Лену Кудрявцеву и пошел с нею в третий класс. Она типично пошла. Мама была у Кудр<явцевых>, Сережа у Якобсон, дети метались по площадке, дул знойный ветер, разгоняя низкие тучи, в разрывах которых светились звезды. Неожиданно приехал Пр<окопий> Ст<епанович> с корзиною помидоров; возбужденный, он рассказывал свои приключения, но их хватило минут на 20. Сережа все убегал к Якобсон и теперь, пиша дневник, все прислушивается к визгу бегающих девиц.
27_____
Сегодня с утра отправился с Варей и Прокоф<ием> Степ<ановичем> в город; на квартире писем не было. Новое помещенье мне очень нравится; обои в детской и моей комнате очень милы; у меня очень поместительно и, кажется, прекрасный резонанс. Я жадно жду расставить по полкам An. France, играть Debussy и Massenet и жить по мере сил на башне из слоновой кости в изящном одиночестве. Я был опечален, что деньги можно будет надеяться получить только в среду, но меня увлекло хожденье по городу за покупками и делами, хотя бы и не своими. Меня печалит и мне неприятно, что отношение Мошковых к тете не перворазрядной идеальности, иногда мне кажется, что Варя и Пр<окопий> Ст<епанович> несколько пренебрежительно относятся к тете, иногда, что она, тетя, смотрит на них как на несовершеннолетних недосмыслков. Тетю, в сущности, очень легко настраивать, и в ее характере много детского и очень легкого, хотя она бестолкова. Как человеческие щеки похожи на плоды, когда на них смотришь близко и не отдаешь отчета, что это лица. Иногда трудно удержаться, чтобы не поцеловать совершенно незнакомое лицо, как укусил бы персик. Как я хотел бы передать людям все, что меня восторгает, чтобы и они так же интенсивно, плотью, пили малейшую красоту и через это были бы счастливы, как никто не смеет мечтать быть. Я был бы блажен, передав это. Часто я думаю, что иметь друга, которого любил бы физически и способного ко всем новым путям в искусстве, эстета, товарища во вкусах, мечтах, восторгах, немножко ученика и поклонника, путешествовать бы по Италии вдвоем, смеясь, как дети, купаясь в красоте, ходить в концерты, кататься и любить его лицо, глаза, тело, голос, иметь его — вот было бы блаженство. Я не имею в виду никого определенного, конечно. Общество Алкивиада, друзей Ромео, все веселые, привольные компании Боккаччио, имели ли они ту пошлость и, в сущности, скучность, как современные веселящиеся молодые люди? Я думаю, отчасти да, и, конечно, не имели самопостижения такого, как мы, эпигоны, об них имеем. И нам доступнее, понимая, трепеща и любя, стремиться к жизни и отворачиваться при виде ее действительно пошлых сторон, чем жить не думая, быть деятелем, кавалером, хозяином без понимания красоты своего бытия. И не убивает ли прозренье красоты действа самой дееспособности? Дело наше сложно. Мне неприятно, когда смеются над его волокитой, эфемерностью и тетиной путаницей, хотя, конечно, это глупо. Достанет ли мне Казаков? День чудный, но болит голова и довольно кисел в общем.
28_____
С трудом я вспоминаю сегодняшний день и, обозревая его, не нахожу, на чем остановиться. Была Ек<атерина> Ап<оллоновна>, ходили к Балуевым, Пр<окопий> Ст<епанович> говорил, что будущим летом думает жить в Василе. Тетя была у Ник<олая> Ник<олаевича> Мясоедова; ее рассказы о том, как она его застала только что переехавшим на новую квартиру, сидящим посреди пустой комнаты, без сюртука, на диване, — мне живо напомнили не особенно любимую эпоху, когда я ходил к Мясоедовым, Северовым и т. д. С удовольствием жду, как завтра поеду в город, мне бы даже хотелось, чтобы Гриша был именно завтра свободен. Что-то будет до весны? Осенью отыщу всех знакомых обязательно, но что-то мне говорит, что добра от этой зимы и вообще не будет; вздор, конечно.
29_____
Сегодня отчаянная погода, но ветер с ночи разогнал тучи, и они бегут мимо яркой луны романтично и оперно. Несмотря на погоду, я отлично и бодро настроен; квартира мне более и более нравится, теперь уже не только как парадная, светлая и современная, но и как уютная для большой семейной жизни. Против окон в столовой в квартире было видно, как вставали или переодевались большие мальчики, в подтяжках поверх рубашек, дрались, как бы фехтуя, и потом сели заниматься за большой стол. От этого почему-то на меня повеяло поэзией больших семей, больших квартир, более или менее открытой жизни. От Ек<атерины> Ап<оллоновны> узнал, что Мария Михайловна со всей семьей Акуловых переедут в Петербург и будут жить на Петерб<ургской> стороне. Она в ужасе, но это может оказаться и не без приятности. Я очень люблю Ек<атерину> Ап<оллоновну> за ее искреннее расположение, стремление по мере сил понимать, что следует, и за благоговейную какую-то привязанность к вещам. Дома были письма, но не от Григория, и почему-то был этим раздосадован, хотя и хотел бы ведь этого. К<атерина> Ап<оллоновна> показывала мне карточки Собинова: интересное лицо — в «Миньоне» и «Pȇcheurs de perles»{12}, в общем же, конечно, мелкие черты со слишком коротким носом полуребенка, полу-petit maître[34]. Строить планы переезда, распределять мебель меня очень увлекает. Вечером пришел Сережа с прощанья у Романовых, оживленный и будто довольный, читал мне свой новый отрывок; мне показалось, что удачнее прочих. Завтра переезд Мошковых, послезавтра мой и — vita nuova.
