Лиана Полухина - Инна Гулая и Геннадий Шпаликов
Фильм Хуциева и Шпаликова знаменовал собой новое слово в отечественном кинематографе. Пересказать фильм нельзя. Сюжет здесь растворен в общем потоке повествования, в атмосфере его. Композиционная непринужденность «Заставы», приближенность ее к реальной жизни отражает мироощущение автора и с первых же кадров воспринимается зрителем, будит его воображение, заставляет сопереживать происходящему на экране, домысливать, «дочувствовать» сказанное героями. Потому что герои эти — сами зрители, и этот фильм о молодых, двадцатилетних, наполненный теплом, доброжелательством, нежностью и любовью, — и про них, людей разных поколений.
«Мне всему человечеству надо счастья!» — под этими словами одного из своих героев мог бы подписаться и сам Шпаликов.
В своей книге «Тогда деревья были большими… Лев Кулиджанов в воспоминаниях жены» кинодраматург Наталья Фокина рассказывает о трудностях, которые испытывали Марлен Хуциев и Геннадий Шпаликов с самого начала работы — с момента подготовки фильма к запуску в производство.
«Сценарий по размеру тянул на две серии. А запустили его как одну. Кинозрелище из размеров повести выросло и тяготело к роману. Кроме того, продленность времени фильма насыщалась подробностями и полутонами, это давало возможность пристальнее и внимательнее рассмотреть человека. Фильм Марлена Хуциева был несомненно новаторским, и это многих раздражало. Особенно тех, кого это лишало премии за выполнение плана. Каждое утро в объединение приходил начальник планового отдела студии и, посмотрев сводку об отснятом метраже, возмущался: „Ну что, ваш гений опять отстает?“ Это раздражение накапливалось и просачивалось за пределы студии.
Как-то днем на студию был высажен десант с Гнездниковского (там располагалось Госкино. — Л.П.) во главе с главным редактором Ириной Кокаревой. Вызвали Марлена. Пошли в директорский просмотровый зал. Я никогда не забуду того высокомерного презрения, с которым „через губу“ они общались с Марленом. Материала было много, и материал был хороший, если не сказать превосходный. Смотрели они плохо, переговаривались между собой. Потом просили выключить проекцию. Кончился их „рабочий“ день».
Единственное замечание, которое они успели высказать, вспоминает Н.Фокина, это то, что в квартире родителей Ани, где шел ремонт и стены были оклеены газетами, газета «Правда» была наклеена в перевернутом виде, так что название ее выглядело как бы ниспровергнутым. Хуциев удивился: «Я не обращал внимания на это, мне важно было, чтобы интерьер во время ремонта выглядел достоверно». — «Ну, вот видите, если вы не обращаете внимания на такие вещи… В общем, разбираться с вашим материалом надо серьезно. Вам придется приехать к нам на Гнездниковский». Марлен оказал, что это невозможно, что все эти дни группа работает и днем и ночью, что прерывать съемки нельзя.
В самом деле, Хуциев сутками не покидал студию. Причем даже в этом аврале он не допускал никакой халтуры. Так работали далеко не все.
После окончания съемок фильм долго еще будут мучить цензоры, пытаясь сделать из него идеологически здоровое произведение.
…Самым тяжелым для всех было запрещение картины «Застава Ильича».
«Объяснить и понять логику этого было невозможно, — пишет Наталья Фокина. — Кинематографисты на студии или в Госкино видели картину, восхищались, удивлялись и многие заимствовали оттуда, по крупице растаскивали открытия, внося их, как бы невзначай, в свои картины. Так что когда наконец картина была выпущена, она не казалась уже такой новаторской. Но это все произошло позднее».
За свой фильм Шпаликов бился с безоглядностью честного человека. Армен Медведев рассказывает: «В тот год я работал в Союзе кинематографистов и оказался на одном из партийных активов, которые время от времени собирал горком КПСС. Там выступал Егорычев, который теперь (2001 год. — Л.П.) пытается представить себя жертвой брежневского застоя (просто в свое время невпопад что-то сказал и оказался послом в Скандинавии). Помню, как он вел это собрание, как „проводил линию партии“, как после выступления Шпаликова, который с недоумением говорил: „Но ведь эти рабочие не видели нашего фильма…“ (а в какой-то газете было опубликовано коллективное письмо рабочих против картины), — Егорычев проорал ему в спину, когда Гена сошел с трибуны: „Вы спасибо скажите Виктору Некрасову!“ (В.Некрасов после первых просмотров фильма написал о нем восторженную рецензию, которая также не понравилась начальству.)»
Ругал фильм и Никита Сергеевич Хрущев — разумеется, с подачи секретаря ЦК партии по идеологии Ильичева.
Ильичев с Хуциевым стали даже героями фольклора.
Был такой стишок:
ЦК решило сгоряча,
Что здесь порочности основа,
И пред «Заставой Ильича»
Встает застава Ильичева.
Фильм вышел на экраны в 1965 году в очень сокращенном варианте. И сразу же на него обрушился водопад критики. Шпаликова и Хуциева обвиняли в подражательстве образцам западного кино и в поверхностном решении вопросов, волнующих современную молодежь.
Картина получила специальную премию Венецианского международного кинофестиваля, но крупным событием не стала, уступив место более ярким кинопроизведениям шестидесятых. Постепенно она затерялась в зрительской памяти.
Настоящая премьера фильма «Мне двадцать лет» («Застава Ильича»), который зрители смогли увидать без купюр, состоялась в 1988 году. И конечно, того впечатления, которое он произвел бы в своем первоначальном, неизуродованном, виде в шестидесятые, быть не могло: изменилось время, изменились люди, изменился кинематограф, изменились критерии искусства.
Наверное, и самого Шпаликова, которого к тому времени не было на свете уже 14 лет, картина не порадовала бы.
Наташа, ты не наша
Шпаликов вел вольный образ жизни. Он появлялся с гитарой в разных домах и компаниях — всюду его любили, всюду он был свой. Он создавал праздничную атмосферу. Конечно, не обходилось без возлияний. Он не ограничивал себя, потому что писать, а это было главное, по свидетельству жены, он мог в любом состоянии. Мог пьяным прийти и писать без знаков препинания, без больших букв, а так — подряд, подряд, подряд…
«Его сначала все прекрасно принимали, — рассказывает Рязанцева, — он действительно мог пойти куда угодно. И мы ходили в какие-то кафе, в гости, на какие-то свадьбы… Он был везде уместен, пока не стал пить неуправляемо. Это было уже совсем невыносимо. Я с этим бороться не могла, как борются по-настоящему женщины, которые понимают в этом толк. Взрослые женщины, которые выходят замуж за писателей, за актеров пьющих. Но они взрослые и знают, что с этим делать и как этим управлять. А когда это меняет личность и человек становится совершенно непредсказуемым, — с этим невозможно жить».
