Дик Френсис - Спорт королев
Тот, которого покупатель выбирал, оставался у него, а я возвращался домой со второй лошадью.
Таким образом я охотился во многих районах Уэльса, но больше всего мне нравился Мейнелл, но не потому, что там лучше охота, а потому, что там маленькие поля и много высоких заборов, и пока мы развлекались, перепрыгивая через них, лисы жили немножко дольше.
Окончательно распрощавшись со школой, я попросил отца помочь мне найти работу где-нибудь в скаковых конюшнях в качестве младшего помощника, с тем чтобы я мог начать участвовать в скачках как жокей-любитель. Маме очень не понравились мои планы, да и отец отнесся к ним без энтузиазма, но согласился поехать со мной к своему другу, Гуинну Эвансу, с которым они вместе росли, когда жили в Южном Уэльсе. Гуинн Эванс тогда тренировал лошадей для мистера Рэнка.
День, проведенный там, убедил меня даже больше, чем скачки, что я сделал правильный выбор и ничего другого мне в жизни не надо. Но мистер Эванс сказал, что он возьмет меня не раньше чем через год.
– Ты еще слишком молод, – решил он. – Приезжай, когда тебе исполнится семнадцать.
Итак, исполнение мечты откладывалось на целый год, и это, конечно, огорчало, но его обещание взять меня казалось светом в конце туннеля. В шестнадцать лет год – невероятно долгий срок, и когда я ехал домой рядом с отцом, то мрачно размышлял о том, что этот год никогда не кончится.
И в каком-то смысле он, действительно, никогда не кончился.
Прошло шесть месяцев, и я продолжал строить планы, говоря себе: «В будущем году в это время...» Я жил точно отложенной жизнью, а мама и отец постепенно привыкали к мысли, что я уеду из дома. И вдруг в один день все рухнуло: Гуинн Эванс умер. Он погиб в автомобильной катастрофе.
Месяц или два спустя отец написал Ивору Энтони, которого тоже знал с детства и с которым вместе участвовал в соревнованиях как жокей, не нужен ли ему младший помощник. Ответ Ивора Энтони, тренера двух победителей Большого национального стипль-чеза, снова вселил в меня надежду. Он сообщал, что в данный момент у него нет вакансии, потому что с ним работают два помощника, но один из них, который сейчас участвует в скачках как любитель, скоро перейдет в профессионалы, и, когда это случится, он охотно возьмет меня.
Мне пришлось удовлетвориться таким неопределенным обещанием и бесконечным ожиданием, хотя отец написал еще двум друзьям. Ответ пришел такой же: «Он слишком молод. Ему всего шестнадцать, впереди еще много-много времени».
Я считал величайшей глупостью, что мой возраст имеет такое значение, потому что чувствовал себя и умственно и физически взрослым и полагал, что ни в семнадцать, ни в восемнадцать, ни в девятнадцать больших изменений во мне не произойдет. А между тем уходил месяц за месяцем, и в моей жизни ничего не прояснялось.
Как раз в это время отец и мама наконец приняли решение оставить Смита и начать свое дело. Долгие годы они обсуждали возможность иметь собственную конюшню, но неизвестность останавливала их. Не так-то просто для мужчины рискнуть всем семейным капиталом ради личной независимости, тем более если у него интересная и надежная работа. Насколько я помню, у этой работы был только один минус – она не очень хорошо оплачивалась. Наконец мама приняла решение и всерьез взялась за поиски подходящего дома, куда бы мы могли переехать. Она нашла в Имбруке идеальный, большой, удобный дом в викторианском стиле с хорошим конным двором и двадцатью пятью боксами для лошадей.
Мы переехали туда в начале 1938 года, и теперь для меня стало невозможным бросить отца и участвовать в скачках, даже если бы кто-нибудь и взял меня. Только теперь я начал работать по-настоящему, стараясь помочь отцу добиться успеха в его новом бизнесе. А прошлые десять лет казались всего лишь игрой.
По сравнению с хозяйством Смита в Холипорте конюшня в Имбруке была маленькой, но она тоже почти сразу же превратилась в процветающий бизнес. Краеугольным камнем и главной опорой предприятия стала мама. Она управляла большим домом, подбадривала всех нас, и ее здравый смысл служил гарантией благосостояния семьи.
С тех пор как я себя помню, мама всегда интересовалась антикварной мебелью, отчего мужская половина семьи испытывала одни неудобства.
– Дик, – кричала она, бывало, в окно, – иди помоги отцу с этим комодом.
Я приходил и находил отца, пытавшегося поднять огромный комод с десятком ящиков, который долгие месяцы мирно стоял в холле. После получасовых непомерных усилий нам наконец удавалось втащить его на второй этаж и поставить на новое место в соответствии с маминым планом. Пока мы вытирали пот и поглаживали натруженные мышцы, мама с разных позиций разглядывала комод.
– Нет, – наконец принимала она решение, – здесь он вообще не смотрится. Пожалуй, его лучше снова поставить в холл.
Такие перестановки случались довольно часто, отец, брат, дяди и я постепенно стали специалистами по перетаскиванию мебели.
У мамы было хобби – участие в аукционах по распродаже имущества отдаленных заброшенных ферм. Она даже выдвинула теорию, что сокровища надо искать там, где люди жили столетиями, и что фермеры, владеющие ими, не понимают их ценности. У нее был глаз, как у опытного антиквара, и время от времени, приезжая в гости к родителям, я находил маму, любовно разглядывавшую какое-то раскрашенное чудовище, которое я бы без сомнений бросил в огонь.
– Восемнадцатый век, – удовлетворенно говорила она. Или: – Под этой краской красное дерево. – Краска с чудовища соскабливалась, и оно превращалось в изящный стул, или стол, или полку. Мама, наверно, могла бы рассказать о каждом предмете, найденном ею, столько же, сколько отец о лошади. Она часто показывала мне, как новые ножки или спинка, которые пришлось заменить, вернули, к примеру, стулу первоначальный вид. Мама любила повторять, мол, и у лошади, и у стула должны быть красиво очерченные ноги, чтобы человеку приятно было на них сидеть.
Размеры и количество комнат в новом доме приводили маму в восторг и вдохновляли на постоянный поиск сокровищ, которыми она постепенно заполнила и первый и второй этаж. Ее способность чувствовать красоту старинных вещей была хорошо известна в торговых кругах, и один лондонский магазин просил ее приезжать раз в неделю и оформлять витрину антикварного отдела. Мама бы, конечно, с радостью приняла это предложение, но ее неустойчивое здоровье не позволяло надеяться, что каждый понедельник она будет в хорошей форме.
Мы так быстро и комфортабельно устроились в Имбруке, что меньше чем через год я снова начал мечтать о скачках. Конечно, я не мог оставить отца одного и постоянно участвовать в стипль-чезах, но время от времени мог ездить на другой вид скачек, «пойнт-ту-пойнтс». Трудность заключалась в том, что лошади недавно поселились в нашей конюшне и не прошли хорошей тренировки, они еще не созрели для скачек, даже если бы отец согласился рискнуть их драгоценными шеями ради моего удовольствия. Оставалась только одна надежда: кто-нибудь из друзей пригласит меня поработать на скачках с его лошадью, но, естественно, владельцы приглашали не меня, а жокея, который уже работал для них раньше.
