Сергей Михеенков - В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941–1945
В вяземском окружении в октябре 1941 года оказались части 10 советских армий, 7 полевых управлений армий. Пленено 657 948 человек. В их числе оказались три командарма: командующий 19-й армией М. Ф. Лукин, 20-й – Ф. А. Ершаков и 32-й – С. В. Вишневский. Операция «Тайфун», начатая группой армий «Центр» под Рославлем в конце сентября 1941 года, набирала силу. Целью ее была Москва.
Любопытны приведенные здесь рассказы очевидцев так называемого второго вяземского окружения, когда в котле оказались западная группировка 33-й армии, 1-й гвардейский кавалерийский корпус и части 4-го воздушно-десантного корпусов. Как известно, только кавалеристы генерала П. А. Белова смогли сосредоточенно и организованно пробиться к своим, совершив глубокий рейд по тылам противника в направлении на город Киров нынешней Калужской области. Десантники и ефремовцы почти целиком были истреблены или пленены.
Среди воспоминаний окруженцев есть эпизод о том, как беловцы предотвратили нападение на своего командира, который постоянно находился с ними и не воспользовался возможностью вылететь на самолете в район Кирова, где держала оборону 10-я армия. Недавно открытые архивные документы свидетельствуют о том, что немцы действительно охотились за командиром 1-го гвардейского кавкорпуса. Для этого был сформирован отряд из 300 человек. Командовал им бывший командир 462-го отдельного саперного батальона 160-й стрелковой дивизии 33-й армии майор А. М. Бочаров. Личный состав отряда, сформированный из военнопленных, захваченных в последних боях, был одет в форму бойцов и командиров РККА, вооружен советским стрелковым оружием. Имел задачу: под видом маршевого батальона от станции Баскаковка войти в Преображенские леса, отыскать штаб кавкорпуса, разгромить его и захватить в плен генерала Белова. Затем принять руководство частями корпуса от имени плененного командира. Однако информация просочилась в органы советской контрразведки. В мае 1942 года отряд Бочарова был разбит, 19 человек захвачены в плен. Любопытно, что сами немцы оценивали операцию «батальона майора Бочарова» положительно. Вот фрагмент из трофейных документов 4-й полевой армии вермахта: «Первую попытку использовать в боевых действиях на нашей стороне русскую часть специального назначения можно оценить как положительную, хотя поставленная перед ней задача (ликвидация штаба 1-го гвардейского корпуса) и не была выполнена. Несмотря на трудные условия местности, часть эта вызвала значительные беспорядки и сковала крупные силы противника. Следует отметить особую заслугу командира части и всего личного состава». Очевидно, главным положительным результатом для немцев стала преданность им майора Бочарова и его подчиненных.
Из окружения бойцы выходили более закаленными. Опыт затем помогал в новых боях.
Но не всем суждено было выйти к своим. Для многих окружение заканчивалось пленом.
– Родился я на Калужской земле, в семье хуторян. Предки мои приехали сюда с Украины. В 1912 году мой дед Кирилл Анисимович купил 16 десятин земли под Калугой. Материнская линия – род Шевченко. Между прочим – двоюродного брата Тараса Шевченко, украинского поэта.
Работали мы на своем хуторе от темна до темна. Много работали. И зажили было хорошо. Хутор наш так и назывался – Сумников.
Все прахом пошло…
Отец ушел работать на железную дорогу.
Когда началась война, мы жили под Калугой, на станции Желябужская.
16 октября 1941 года, как раз на Покров, к нам в Бабаево, тогда Детчинского района, пришли немцы. Лежал снежок. Но было еще тепло. Они бегали в мундирах, налегке, без шинелей. Один, помню, подошел к нашему дому, расстегнул штаны и начал мочиться прямо на окно. Тут мы сразу и поняли, кто на нашу землю пришел.
Вскоре они ушли по Старокалужскому большаку к Москве.
Однажды мать послала меня посмотреть, что с нашим хозяйством в деревне. Отец за год до войны все же купил в одной деревне домишко, и мы там сажали огород. К земле тянуло.
И дом, и весь урожай наш разграбили. Уволокли все подчистую. Свои. Немцам этого не надо было. Даже крышу сорвали и картошку из погреба вынесли.
И вот возвращался я домой. Шел лесом. Места знакомые. Иду, не боюсь. Вроде все тихо. И вдруг мне кто-то набрасывает на голову плащ-палатку. Схватили под руки, поволокли. Я и понять ничего не успел, а уже стоял перед командирами. Смотрю, форма на них наша, красноармейская. Тут я немного успокоился. Политрук мне: «Почему ходишь один? Где твоя деревня?» Я им все рассказал. Спросили: встречал ли где немцев? «Нет», – говорю. И мы пошли. Прошли между деревнями Осиново и Руднево, вышли к Сидоровке. Немцев нигде нет. Приходим в наше Бабаево.
Их человек сто. Рота. Все с оружием. Зашли в овраг. Политрук мне: «Пойдешь с нами?» – «Я бы пошел. Но отец неизвестно где. Мать дома с двумя сестрами. Не знают, где я и что со мной». Политрук: «Я все улажу. Где ваш дом?» И пошел к моей матери. Вернулся через полчаса. Мать с ним – вся в слезах. Принесла сапоги, кое-что поесть, что у них было. И благословила меня: «Иди».
Шли мы все лесами. Мимо деревень Верховье, Азарово. У них была карта. Шли, постоянно сверяя маршрут по карте. Шли в сторону фронта. К Высокиничам и Угодскому Заводу. Шли ночами. Возле Башмаковки пересекли Старокалужский большак. Повернули к Угодке.
Остановились. Какая-то слобода. Меня послали на разведку. Посмотрели по карте, сказали, что впереди будет такая-то деревня, потом такая-то. И говорят мне: «Туда не заходи». А задание мне было вот какое: выйти к реке Протве и узнать, цел ли там мост.
Дорогой я встретил поляков. Солдаты в немецкой форме ехали на подводе и разговаривали по-польски. А я по-польски тоже разумел. На хуторах-то мы на четырех языках разговаривали: на русском, украинском, белорусском и польском. Я с ними заговорил. Они обрадовались, усадили меня на подводу и подвезли до деревни. Что ж за деревня, думаю? Ни разу в ней не был. И зашел в деревню. Любопытство верх взяло. Смотрю, кирпичное здание, уже без окон. На стене вывеска: Овчининская сельская больница. Пока я разиня рот читал трафаретку, кто-то тихо подошел сзади, схватил меня за воротник и приподнял. Я обернулся, смотрю: здоровенный немец, схватил меня и не отпускает. Что-то мне по-немецки кричит. Вот по-немецки я был еще слабоват. Потом, на фронте, немного подучил, начал разговаривать с пленными. Тряхнул меня тот немец, и из-за пазухи моей вывалились две книжки. На краю деревни я поднял их и сунул за пазуху, вроде как из школы иду… Обе книжки – Чехова. Книги упали, и немец ногой начал их листать. Листал, листал, увидел портрет Антона Павловича с бородкой и мне: «Лэнинс? Лэнинс?» Я говорю: «Найн, Чехов». А он как закричит: «Лэнинс!» – схватил меня, подвел к краю оврага. Овраг глубокий. Как дал мне по уху, и сразу я очутился на дне того оврага.
