Ю. Сушко - Владимир Высоцкий. По-над пропастью
Нина Максимовна вспоминала: «.„Во время одной из наших встреч он вдруг спрашивает меня: «Мама, а что такое счастье?» Я удивилась, конечно, такому взрослому вопросу, но, как могла, объяснила ему. Спустя некоторое время при новой нашей встрече он мне радостно сообщает:
— Мамочка, сегодня у нас было счастье!
— Какое же? — спрашиваю его.
— Манная каша без комков.
Ну, думаю, если молоко перестали разбавлять водой, значит, победа не за горами».
Вот незадача: что такое счастье? Никто не рискнет дать всеобъемлющую формулировку. У каждого оно свое... У бедного мальчика трех с половиною лет тоже. Он пытался его отыскать.
Повзрослев, определил свое: «Счастье — это путешествие, необязательно из мира в мир... Это путешествие может быть в душу другого человека... И не одному, а с человеком, которого ты любишь. Может быть, какие-то поездки, но вдвоем с человеком, которого ты любишь, мнением которого ты дорожишь...»
Миновал второй год Войны, и навалился третий.
Летом 43-го Семен Владимирович прислал в Воронцовку вызов семье. Назад, домой в Москву! Хлопоты были недолги — что там было особо собирать? Крашенинниковы говорили Нине: смородинного листа набери побольше, от простуды помогает, а грибов сушеных тебе дадим, какие там у вас грибы?..
Поезда с Урала, тянущиеся на запад, были такими же переполненными, как и шедшие сюда, на восток, два года назад. Но настроение было, конечно, совсем другое, приподнятое. Нине Максимовне досталось сидячее место. Сына пристроила на чемоданах в проходе между скамьями. Ничего, переживем.
Рельсы, казалось, сами неудержимо неслись под колеса. Тени от вагонов сливались в сплошную темную полосу. Путь и впрямь оказался втрое короче — до Москвы бывшие уральские поселенцы добрались всего за двое суток. И снова налетел на них родимый Казанский вокзал: смотрите, целы башенки! Поезд постепенно замедлял свой бег, выпуская пар из-под колес. Вот знакомый перрон. Сын с мамой прилипли к мутному окну. И вдруг Володя закричал: «Папа! Вон папа!» Семен Владимирович стоял на платформе как раз напротив их вагона. Статный, красивый, бравый боевой офицер. Как можно было его не заметить!..
Потом была Мещанская, их старый дом. Многие соседи, как оказалось, уже вернулись, а кто-то и вовсе не уезжал. Захлопали двери.
— Здравствуй, Ниночка!
— Вовка! Вы только посмотрите, какой богатырь вымахал! Настоящим кавалером стал... Вовка, ты меня-то хоть помнишь, а?..
— Яша погиб в ополчении, — плакала Гися Моисеевна.
Нина Максимовна выронила на пол сумочку с бережно хранившимися в ней все эти два долгих года ключами. Подняла, открыла дверь комнаты. И фазу дохнуло пылью, чем-то кислым. Рука безошибочно нащупала выключатель:
— Ну вот, Вовочка, мы и дома..
«В первую же ночь обнаружили, что в доме поселились крысы. Это было что-то страшное! На следующий день мы забивали все щели и дыры, приводили комнату в порядок», — вспоминала мама.
Отец, побыв с ними сутки-двое, отправился в свою часть, в горячий котел — на Донбасс.
Кстати, самую первую боевую награду — орден Красной Звезды — он получил именно за бои в донецких степях. Луганск, Запорожье, Никополь, Каменец-Подольский, Львов остались в памяти солдата не городами — рубежами, высотками, огневыми точками, а Днепр — не рекой, а водной преградой. Стратегическими, словом, объектами. Но освобожденные, города снова становились городами, а реки реками.
В конце года в Москву на излечение из Краснодара приехала тетя Шурочка, жена брата Семена Владимировича, Алексея. И как раз угодила на встречу Нового, 1944 года. Пировали втроем: Нина Максимовна, Володя и «военная тетя», как он ее сразу окрестил. Выпивали, закусывали чем Бог послал, смеялись и плакали — все пополам. Шурочка была юная, ладная, стройная, в военной форме с орденом Отечественной войны на гимнастерке, один рукав был заправлен под ремень (может быть, поэт именно ее помнил, когда писал: «И когда наши девушки сменят шинели на платьица»?..).
***В июле 44-го по улицам Москвы гнали колонну пленных фашистов. А за колонной, как бы подталкивая немцев в спину, катили поливочные машины и смывали с асфальта следы нечисти. Своеобразный акт торжества товарища Сталина над поверженным врагом. А москвичи сдирали с оконных стекол пожелтевшие, пыльные полосы газетной бумаги, перечеркнувшей их мирную жизнь.
Маскировку пытался срывать я.
— Пленных гонят, чего ж мы дрожим?!
— Мам, как по-немецки «Долой Гитлера»? — обернувшись с подоконника в комнату, спросил Володя. — Ага, понял. — И, высунувшись почти по пояс на улицу, во все горло мстительно заорал: «Гитлер капут! Гитлер капут!».
Тридцать лет спустя пел Владимир Высоцкий, подчиняясь своим детским впечатлениям:
Уже довоенные лампы горят вполнакала,
Из окон на пленных глазела Москва свысока...
..............
И шторы — долой! Затемненье уже ни к чему...
Отец писал с фронта по-прежнему редко и немногословно. Жив-здоров, воюю, позади Польша...
Распластавшись животами на столе, Володя с соседом по квартире Вовкой Севрюковым (тезки называли друг друга по фамилиям, и юный Высоцкий говорил Севрюкову: «Ты мне не товарищ, а брат по пятому колену») разглядывали дряхлую карту, которую мама как-то принесла с работы. «Вот смотри, Севрюков, — приговаривал Володя, — вот там мой папа, наверное». Его палец переполз через Нейсе, тут же под ним скрылись Кетцен, Виттенбург и Бранденбург. «А это Берлин, видишь?» — «Ага». — «Совсем-совсем близко, чуть-чуть осталось...»
Но за Берлином фронтовые дороги майора Семена Высоцкого легли на Прагу и Кладно. И когда в Москве уже гремел победный салют, под чехословацкой столицей «солдатиков в сердце осколком толкало», а ротные успевали выходить в комбаты, которых настигали уже послевоенные, казалось бы, пули и осколки. Гордился Семен Владимирович и всем знакомым демонстрировал книжку своего легендарного командира, дважды Героя Советского Союза Дмитрия Лелюшенко, который добрым словом и его в своих послевоенных мемуарах вспомнил: «Особую доблесть показали начальник штаба армии, генерал-лейтенант К.Упман... полковник С. Маряхин... майор С.Высоцкий...»
«ВОЗВРАЩАЛИСЬ ОТЦЫ НАШИ, БРАТЬЯ ПО ДОМАМ, ПО СВОИМ ДА ЧУЖИМ...»
В Москву Семен Владимирович прибыл только через два месяца после 9 мая — в июле, вместе со сводным полком 1-го Украинского фронта в канун Парада Победы.
Белорусский вокзал в те дни был, наверное, самым главным местом в Москве. Сюда приходили с цветами, с надеждой и без, встречать и провожать поезда, следующие с запада до столицы — и дальше, со всеми остановками. «Взял у отца на станции погоны, словно цацки, я», — занесет в свои стихотворные «мемуары» Владимир Высоцкий отцовский подарок.
