Сергей Павлович - Как я украл миллион. Исповедь раскаявшегося кардера.
Ты хочешь знать, как выглядит тюрьма? Ты и вправду хочешь это знать?
Что ж…
Есть тюрьмы «красные», где вся власть принадлежит администрации, а значит, навязан жесткий режим содержания, и «черные», где основные вопросы решают авторитетные заключенные, понятное дело, с ведома и при молчаливом согласии тюремного начальства. Володарка того периода, к моему огромному облегчению, была тюрьмой «черной», в отличие от, скажем, ближайшего к Минску жодинского централа, «красного», как советский флаг.
Первым делом в следственном изоляторе попадаешь на «шмон» (личный досмотр), где из твоей обуви стоимостью, нередко превышающей зарплату тюремного контролера, выламывают супинаторы, а у тебя отнимают запрещенные вещи и предметы, включая поясные ремни и шнурки. Ты начинаешь робко протестовать, мол, как же я без шнурков-то буду, а тебе в ответ: «Не положено. Вдруг ты еще в камере повесишься», хотя даже самому далекому от тюрьмы человеку (а менту и подавно) известно, что в камерах расплетаются все вязаные вещи — свитера, шапки и даже синтетические носки (из которых получается особо прочная нить) — и из всего этого добра можно хоть корабельный канат соорудить. Да и на простыне при большом желании всегда можно повеситься.
«Разденьтесь. Трусы тоже. Вытяните руки. Присядьте три раза» (вдруг ты что запрещенное между ягодиц зажал)… «Одевайтесь, проходите. Следующий».
Впереди спецчасть — фото анфас/профиль, снова отпечатки пальцев, анкетные данные, включая давно забытую национальность… Затем тебя препровождают на «сборку», она же «отстойник» — полутемное помещение примерно 15 квадратных метров, с парашей в углу, крохотным зарешеченным окном без стекол и «сценой»-помостом из грубо сколоченных досок, где обычно размещаются 30–40 человек, где сидишь два-три, а иногда — если, не дай бог, попадешь на праздничные дни — и пять-шесть дней. Господи, и это здесь мне придется жить?! А-а-а, мамочки…
На следующий день нас отвели в душ, взяли кровь из вены (для анализа на ВИЧ, сифилис), сделали флюорографию. Некоторых — по неизвестному мне пока принципу — дергали к «куму» — оперативному работнику СИЗО, в обязанности которого входит предотвращение беспорядков и побегов, а также «разработка» (прослушивание, подсаживание «наседок») интересующих следствие людей. Можно сказать, мне крупно повезло: в «отстойнике» я пробыл всего сутки, а на следующий вечер нас выдергивали по пять-шесть человек и куда-то вели.
Тюремные коридоры, залитые жидким электрическим светом, выглядели на удивление просторными. По обе стороны темнели ровные прямоугольники металлических дверей с огромными засовами и номерами хат, и трудно было представить, что за каждой дверью — камера, вмещающая иной раз до тридцати человек.
Вначале нас завели на склад, где выдали положенные вещи: матрас толщиной с пододеяльник, на котором, вероятно, умер уже не один постоялец минского «Алькатраса», подушку, затертое до дыр полушерстяное одеяло, алюминиевую ложку с обломанным под корень черенком и такую же кружку без ручки. Еще немного по коридору — и спустя мгновение тяжелая металлическая дверь со встроенной «кормушкой» с глухим стуком захлопнулась за моей спиной…
— Здорово, пацаны! — сказал я и в нерешительности замер на пороге.
— Ну привет, — поздоровался кто-то в ответ. — Статья какая?
— 212-я.
— А что это?
— Хищение с использованием компьютерной техники…
— Хакер, что ли?
— Не совсем.
— Ну проходи.
Только сейчас я наконец смог разглядеть того, с кем разговаривал, — худощавого паренька двадцати с небольшим лет, всего в татуировках — из-за табачного дыма, клубами висящего над головами, сделать это с порога было невозможно.
— Макар, — представился он. — Смотрю за этой хатой. А тебя как зовут?
— Сергей.
— Тезка, значит. Ты откуда?
— Из Минска, последний год жил в Украине. Вернулся на родину — и на тебе.
— Неудивительно. Хочешь сесть в тюрьму — приезжай в Беларусь. Хочешь быстро сесть — приезжай в Минск. Слышал такую поговорку?
Я отрицательно помотал головой.
— Ну, еще не раз услышишь. Долго в «отстойнике» продержали?
— Меня нет, вчера привезли — сегодня «подняли». Остальные с пятницы сидели.
— Знаешь, че за камера?
— Нет.
— Эх ты, — Макар сокрушенно покачал головой, — надо было смотреть. С той стороны «тормозов» (так называют дверь камеры) написан номер хаты. Могли бы и к петухам завести, и что б тогда делал?
— Не знаю, но что-то бы делал. Может, «вскрылся» бы или из них кого порезал.
На «сборке» бывалые арестанты рассказывали, что иногда опера специально заводят тебя в хату к «обиженным», если хотят сломать, и в случае, если ты, не дай бог, попал в такую хату, нужно сделать все, чтобы тут же «выломиться» оттуда.
— А смог бы? — с интересом поглядел на меня смотрящий. — «Мойка» хоть есть?
— При себе, — я разжал кулак и показал ему острое узкое лезвие от одноразового станка Bic, которое до этого держал во рту.
— Ладно, отдыхай с дороги, вон на той шконке, — показал он на нижние нары в середине камеры. Там еще один человек спит — Игорем зовут, будете по очереди отдыхать, по двенадцать часов. Это еще ничего, — Макар, видимо, заметил удивление на моем лице, — в других хатах и в три смены спят. Если будет сильно «рубить», договаривайтесь между собой, кто когда отдыхать будет, все на понимании. По быту тебе пацаны объяснят, что будет неясно — у меня поинтересуешься. Ладно, отдыхай, брат, позже поговорим.
Мужику, с которым я делил шконку, было около сорока, и в шрамах на его стриженой голове отчетливо отражались все отмеченные им праздники — вот это я Новый год встретил, а вот этот шрам — после дня рождения. Буйный алкоголик, он сидел по замене режима — вначале ему дали «химию» за неуплату алиментов.
Я поставил свою сумку (по-тюремному — «кешар») — клетчатый пластиковый баул, с какими советские «челноки» ездили в Польшу, — в угол хаты, присел на свои нары, перевел дух и огляделся. Помещение освещалось тусклой желтой лампочкой, забранной в тонкую металлическую решетку. Четыре двухъярусные шконки, унитаз в углу (по-тюремному — «дольняк»), прямо над ним — кран с холодной водой, небольшое окно с решеткой и «ресничками»-жалюзи с внешней стороны и узенький стол-общак. Хата была слишком маленькой (не больше 15 квадратных метров) и слишком переполненной — на всех двухъярусных шконках лежали люди. Пахло давно немытыми телами, нестираными носками и табачным дымом. Вентиляция в камере отсутствовала, к тому же все без исключения сидельцы курили. Неудивительно, что туберкулез — самое распространенное заболевание в белорусских тюрьмах.
