Марина Самарина - «…Явись, осуществись, Россия!» Андрей Белый в поисках будущего
Индивидуальная «работа» Кудеярова с Матрёной ещё сильнее отличается от коллективных радений. Общим остается лишь то, что вследствие выполнения некоторых действий участники делания переживают нечто особенное.
Дарьяльскому нравится, что службы включают в себя пляски, песни, смех, но человек посторонний не видит в этом проявления духовности:
«…“Будут райские дни…” – говорит Дарьяльский дьячку.
– Хе-хе-хе: будет великое пьянство! Давненько, поди, батя не отплясывал “Персидского марша”: завтра, поди, гитара затрынкает…
– Ну, и пусть трынкает! (…) Пусть, голубчик, поп-то повеселится, попляшет: дух в нём взыграет и возьмет поп гитару.
– Хе-хе-хе: от винца-с, Петр Петрович, от винца-с, – не от духа…
Но Петр не слушает: он в священном восторге.
– А я вам говорю, Александр Николаевич, поп пойдет в пляс во славу Божию…
– Христос с вами, Петр Петрович, какая там слава Божья: едак всякий пьяница, гласящий из кабака, – глашатай: так ведь это бывает у хлыстов, ни у кого иного; срамное веселие свое почитают за духовное озаренье…» (329).
И хотя это критическое замечание писатель передает дьячку, которому «по должности положено» осуждать сектантов, оно оказывается справедливым: дальнейшее сопоставление обнаруживает целый ряд принципиальных различий между мистериями и кудеяровскими деланьями.
Во-первых, прежде посвящения будущий мист должен был полностью подчинить духу свою низшую природу. Столяр же, используя голубей по своему произволу, поощряя распутство и пьянство (Аннушка-Голубятня и Еропегин, Дарьяльский и Матрёна), скорее, наоборот, усиливает зависимость сектантов от низшей природы.
К мистериям допускались только наиболее подготовленные, духовно развитые люди, столяр же отбирает «человечков» исходя из потенциальной полезности их для себя и согласия: купчиха Еропегина привлекается, потому что богата, Дарьяльский заинтересовывает столяра своей «духовной плотью».
Во-вторых, участники мистерий вполне понимали сущность происходящего с ними, в то время как «голуби» участвуют в раденьях пассивно, являясь лишь «объектами» кудеяровских деланий, преображаясь его светом. Ср., например: «Дико блещет очами столяр; к окну его колченогие ноги несут, он руками цепляется за Матрёну и тащит её за собой к окну», – и через две строчки о Матрёне: «…дико блещет она очами; её слабовольные ноги к окну понесли…» (308).
Многим из «голубей» не ясно и в чем состоит суть их согласия. Так, нищий Абрам, с которым столяр идет в Лихов, пытается уточнить у Кудеярова, кто такие голуби и как ими становятся, – показательный вопрос для того, кто не только сам голубь, но и «язык всех вестей среди братий согласия Голубя». На слова «Верного Столба» Абрама: «…голубинину лику…сподобится всякий, ежели бросит он имущество… и пойдет бродить по Рассеюшке, воздухом надышится вольным: духовные стихи али моленья, можно сказать, что плод духовный, индо дыхание уст, воздух приявших; то и есть таинство, которое люд прочь с места родного гонит…» – столяр отвечает: «Ну, это ты, брат Абрам, зря: хошь Столб ты и Верный, да язычок твой неверный…» (81,82). И Абрам сразу соглашается: «Мы – что, тебе знать: ты – голова…» Получается, что вступивший в секту человек не должен рассуждать, думать – это привилегия духовного лидера. Ср. слова Кудеярова о Дарьяльском: «…и йён всё о тайнах, да йён из господ; не может обмозговать йён, кака така тайна: оттого, што учился – ум за разум зашел; а тайны нонече с нашим с братом, с мужиком: сердцем учуял йён, да видно – не по мозгам» (86).
И наконец, голубиные «деланья» отличаются от древних мистерий своим назначением. Целью и смыслом последних было пробуждение божественного в человеческой душе. Дарьяльский же по прошествии некоторого времени, проведенного в секте, вообще перестает чувствовать в себе душу: «Диковинная вещь: и своей-то души Петр давненько что-то не ощущал, не осязал; верно, что обмерла Петрова душа, своему господину не подавала голосу: все-то внутри его оказывалось таким и пустым, и порожним…»
«Преображения» голубей, происходящие во время службы, очень кратковременны, и по окончании молений голуби не только не чувствуют себя обновленными, но оказываются неспособными даже к исполнению ежедневных дел: «… из ворот выходили зеленые, хмурые люди, безмолвно, безжизненно расходясь по домам»; Дарьяльский после радений «с тупой болью головы… вставал, с тошнотою, с пресыщеньем душевным, – и всё, что случалось с ним накануне, теперь казалось ему мерзким, стыдным и страшным». Мист же после посвящения становился другим человеком: «…перед нами стоит уже иная, преображенная личность… Не только образно, но и в высшем реальном смысле она является… пробудившейся к новой, высшей жизни»[48].
Мистерии, как известно, существовали задолго до Рождества Христова, а после этого важнейшего в истории человечества события постепенно, за несколько столетий, по мере распространения христианства, сошли на нет. С точки зрения Р. Штайнера, после пришествия Христа надобность в мистериях попросту отпала, поскольку Иисус Христос – «Единственный в своем роде посвященный» – вынес в мир то, что избранные переживали в храме мистерий. «Он не мог дать сразу этой своей общине сами переживания мистерий… Но Он хотел всем дать уверенность в той истине, которая созерцалась в мистериях. … В форме доверия хотел Он вложить в сердца непоколебимую уверенность в существовании божественного. … «Сын Человеческий пришел для того, чтобы найти и спасти погибших». Получить некоторый доступ к плодам мистерий должны были отныне и те, кто ещё не могли принять участия в посвящении… Для Иисуса было не столь важно, как далеко тот или иной человек войдет в царство духа, но для Него важно было, чтобы все получили уверенность в существовании такого духовного царства»[49]. Таким образом, для мистов Иисус Единствен.
Сектанты о Христе не упоминают вовсе. При описании голубиных служб возникают евангельские образы, метонимически отсылающие к Иисусу (Фаворские небеса и Кана Галилейская, Спасов лик, благословляющий хлебы), но имени Его нет.
Зато во время «деланья» накануне не упомянутого в романе Второго Спаса, совпадающего с праздником Преображения Господня, в присутствии Дарьяльского, Матрёны и Космача «преображается» Кудеяров. Это очевидное пародирование ситуации, описанной в Евангелии: «Взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних, и преобразился перед ними: и просияло лице Его как солнце, одежды же Его сделались белыми как свет. (…) Облако светлое осенило их; и се, глас из облака глаголющий: Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение…»[50].
Ср.: «Ярче солнца, отдаваясь в трех лицах, лицо осветилось Митрия Мироновича Кудеярова, столяра»; «Стоит изба в воздухе. Все прегрешения – там остались, внизу… А столяр-то уже на ногах, поднимает светлую руку над ними; будто он – будто не он, будто говорит, а будто и нет: так себе, в воздухе слова совершаются: «Что видите, детушки, ныне – в том отныне пребываю я и до века, ибо я к вам посланный в мир оттуда, где пребываю до века, совершить то, что подобает. Веселитесь, пойте, пляшите, ибо все спасены благодатью»… Так слышится Петру, только это не слова столяра; так себе завелись в воздухе».
В другом эпизоде в положении искушаемого дьяволом Иисуса оказывается Дарьяльский:
«…Из нищенской груди тяжелое вырвалось, душу мутнящее слово; тянет да тянет нараспев соблазнительные слова:
– Вот ошшо прибаутки песельные у нас сладки; а службы – тех песен слаще; с поцелуями, с красными причитаньями; вот ошшо у нас женки с хрудями сахарными; а тая одежа служебная снегов белей; все друх с дружкою разговаривам про врата адамантовы, да про край слаботный.
– Вот ошшо величат холубями нас; и по всей-то краине мы разлетамся, друх; вот ошшо середь нас живет набольший: матерый сам, холубь сизокрылый; оттого пошел по Руси бунт-свят, шта бунтарствует вольно казачество под синим под небушком.
– Вот ошшо те казаки слаботные – перво-наперво; то касаточки-пташечки, разнесут они по Руси Свят-Дух; как пройдут по землице-то ропотом, так за ними холуби вылетят.
– Вот ошшо…
– Довольно, я – ваш.
– За тем вольным, значит, казачеством, сама Свято-Духова строитца церква; вот ошшо с нами-то коли будешь, брат, будет тебе Матрёна Семеновна; а посему без нас тебе – злая похибель.
– Довольно: я – с вами» (216–217).
А в истории рождения Царя-Голубя, которое планирует Кудеяров, явной пародии на апокрифическую историю рождения Иисуса Христа,[51] столяр берет на себя функции Иосифа, оберегающего Марию, но сам избирает «человечка» на роль отца «дити». Дарьяльскому же, таким образом, отводится роль Бога-Отца.
Столяр-проповедник, произносящий речи о скором воплощении «в плоть человеков» Царя-Голубя, уподобляется Иоанну Крестителю и другим пророкам.
