Винсент Питтс - Коррупция при дворе Короля-Солнце. Взлет и падение Никола Фуке
К ропоту состоятельных и привилегированных кругов добавлялось растущее озлобление и гнев простых людей, которые несли основное налоговое бремя. Размеры базовых налогов также неуклонно повышались. Это относилось к талье и дополнительным сборам, которые в сельской местности или деревушках взимали с фермеров и мелких ремесленников. Росли и разнообразные непрямые налоги, например на соль, с продаж, а также пошлины на перевозку товаров и еды из одного района в другой. Непрямые налоги удорожали еду, напитки и другие предметы первой необходимости для жителей больших и малых городов, что вызывало постоянные беспорядки.
Единичные крестьянские волнения и бунты в провинциальных городах случались еще при Ришелье, когда ярость, вызванная величиной налогов, достигала точки кипения. Местных мытарей нередко выпроваживали силой, а иногда и линчевали. В ответ Ришелье карал доведенных до крайности налогоплательщиков как за крамолу и измену. Входили войска, подавляли протест, а участников примерно наказывали – например, через повешение с конфискацией. Королева-мать и Мазарини придерживались этих же методов, но от беспорядков в сельской местности они помогали плохо. Год за годом налоговое бремя становилось тяжелей, волнения ширились. К концу 1640-х годов целые районы во Франции, включая отдельные города с пригородами, стали очагами восстаний и мятежей. Правительство явно теряло контроль над сельскими регионами. В Дофине Фуке убедился в этом непосредственно [74].
Гнев восставших был направлен в основном против тех, в ком видели бенефициаров приносимых обществом жертв, – финансистов, забравших в свои руки королевский финансовый аппарат. Верхние палаты парижского суда разделяли это недовольство. Частично судейскими двигала собственная обида на неуплату жалованья и на попытки власти создать больше судебных должностей, чтобы получить за них деньги. Негодование других могло быть вызвано сочувствием к крестьянам. Многие судьи владели поместьями и прекрасно знали, что деревня разорена. Население было не в силах платить ни повышенных налогов, ни ренты или иных поборов, полагавшихся землевладельцам-арендодателям [75].
Однако в какой-то степени гнев и обида магистратов уходили корнями еще глубже – в претензии к институту в целом. До Генриха IV (1589–1610) практически любая форма гражданского управления, в том числе финансовые и налоговые механизмы, считалась частью police powers – «политических/полицейских полномочий» судебного аппарата. Специальные верхние палаты, Счетная палата (Chambre des comptes) и Палата податей и налогов (Cour des aides), дотошно изучали и утверждали любую транзакцию королевских налоговиков. Однако при Генрихе IV многие государственные функции, особенно в области финансов, начали выводить за пределы юридического контроля. При Ришелье и Людовике XIII этот процесс усилился. Суды и судьи утратили право высказываться по государственным транзакциям. Не могли они больше и вести дел по искам к королевским финансовым агентам, связанным с их должностными обязанностями. Деятельность таких чиновников и, при необходимости, дисциплинарные действия в их отношении стали прерогативой королевского совета по финансам или официального лица, назначенного этим советом.
Посягательство на их институциональные полномочия возмущало судей. Для них оно было нарушением традиций монархии, разрывом с ее прежним, проверенным веками методом управления на основе консультаций и поисков согласия. Парламенты, особенно парижский, чувствовали, что их оттеснили от их традиционной управляющей роли. Аналогично ощущала себя и высшая аристократия этого времени: теряющая политический вес, изгнанная из королевских советов и утратившая некоторые источники военной силы и регионального влияния. В результате конфликт сосредоточился вокруг усиливающейся централизации королевской власти при недостатке консультаций между ней и традиционными составляющими ее исполнительного механизма. Многие из судей высокого суда стремились восстановить порядок вещей, каким он был при Генрихе IV, – теперь его время казалось «золотым веком» [76].
Недовольство достигло пика в начале 1648 года. Мазарини и королева-мать решили любой ценой найти ресурсы, чтобы в этом году остановить и заставить обороняться войска империи в Германии, ибо рассчитывали, что мирные переговоры завершатся на выгодных для Франции условиях. Дополнительные деньги на это предполагалось получить за счет нового подъема налогов и продажи должностей. Понимая, что Парижский парламент не согласится на эти меры, в январе 1648 года королевское правительство провело специальную церемонию под названием lit de justice. Юный король вместе с королевой-матерью и Мазарини лично появился перед парламентом, и перед его лицом судьям было приказано зарегистрировать указы. По вековой традиции личное присутствие короля предотвращало дальнейшую дискуссию.
Но на этот раз, вопреки обычаю и прецедентам, судьи не сняли своих возражений. Они продолжали оспаривать предлагаемые меры и требовать юридического расследования деятельности финансистов – королевских кредиторов и королевского суперинтенданта финансов Мишеля Партичелли д’Эмери[77] – на предмет коррупции. Поскольку некоторые из налоговых инициатив подразумевали введение новых или увеличение существующих налогов на торговлю в Париже, «маленькие люди» Парижа – лавочники, ремесленники и им подобные – вышли на демонстрацию, чтобы поддержать позицию судей.
Тем временем условия жизни в сельской местности продолжали деградировать, а восстания сельского населения ширились.
Во многих районах сборщики налогов отказывались делать свою работу, а королевские судьи – рассматривать дела или выполнять функции по охране порядка. Королевская власть отчасти потеряла контроль над административной машиной [78].
Переговоры судебной системы с властью зашли в тупик. В конце июня 1648 года Парижский парламент сделал еще один беспрецедентный шаг. Он объединился с судьями из сестринских структур – Счетной палаты и Палаты податей и налогов – для того, чтобы сформировать единый орган, под названием Палата св. Людовика (Chambre de Saint Louis – по названию зала, где они встречались), для обсуждения общих реформ управления. В числе требований членов Палаты св. Людовика было: снизить талью, задним числом списать все недоимки по талье, полностью выплатить жалованье всем королевским чиновникам. Помимо этого, судьи настаивали на необходимости выплатить проценты по просроченным аннуитетным[79] королевским платежам. Также они полагали, что следует отменить многочисленные особые должности, с помощью которых королевская власть обходит требования судебной.
В июле 1648 года корона согласилась денонсировать все существующие на тот момент кредитные договоры с источниками финансирования без компенсации им авансов и других уже полученных государством сумм. Это обернулось тотальным, хотя и краткосрочным коллапсом государственного финансирования – банкротством 1648 года. Оно вынудило отчаявшегося Мазарини и его сотрудников начать переговоры с финансовым сообществом, чтобы оно вновь открыло свои кошельки. Часто переговоры заканчивались тайным соглашением о компенсации потерь из-за денонсирования кредитного контракта, и компенсация оказывалась еще более затратной, чем денонсированные обязательства [80].
Что касается большинства других парламентских требований, то королевская сторона тянула время. В конце августа, когда Париж получил известия о крупной военной победе под Лансом, которая, по мнению правительства, должна была склонить общественное мнение в его пользу, оно попыталось арестовать двух самых резких в своих речах судей. Результат оказался сравним со знаменитым «Днем баррикад» во время Религиозных войн (в мае 1588 года)[81]. Уличная толпа и спонтанные группы городского ополчения – милиции – блокировали улицы и атаковали королевские военные патрули. Они едва не растерзали канцлера Сегюра, едущего через Париж, – его пришлось спасать тяжеловооруженному военному отряду [82]. Толпы окружили королевский дворец, требуя освобождения судей. Королева-мать была вынуждена униженно капитулировать. При очевидной поддержке населения парламент повторил свою программу еще в одной декларации в конце октября, сделав акцент на налоговых послаблениях для народа [83].
Королевский двор снова медлил – и не напрасно. В тот самый день, когда парламент выступил со своим октябрьским заявлением, был подписан мирный договор, и война за гегемонию в Европе завершилась[84]. Это случилось под конец обычного военного сезона[85]. Поэтому правительство смогло приказать Луи де Бурбону, принцу Конде[86], идти со своей армией под Париж и быть готовым развернуть там лагерь. В начале января 1649 года двор бежал из Парижа в Рюэй, пригородный королевский замок, и оттуда объявил осаду столицы.
