Владислав Гравишкис - В семнадцать мальчишеских лет
— Как это: одной четвертой?
— Обыкновенная дробь.
— А это что?
— В школу иди — узнаешь.
— Зимой, бывает, не в чем выйти, а он — в школу.
Витька помолчал и погрузился в расчеты:
— Рубль с четвертью, да за уголь дадут — полтора рубля и выйдет. Можно послать мать на базар, муки пусть возьмет и мяса. Пельмени с мясом, а! Пусть целый день с Шуркой стряпают, вас всех позовем. Отец с работы придет, скажу: «Ешь, тятя». Он у нас, когда трезвый, тихий, ему хоть что говори, молчит. Только с получки буянит — карахтер такой.
— А я книжек куплю на полтину, читать будем.
— У нас на сарае, ладно? Шурку позовем. Любит она слушать.
— Фу, жара! Парит, будто на каменку плеснули.
— Гроза будет. Боюсь грозы с тех пор, как демидовскую старуху убило. Я как раз домой бежал, а она лежит у часовни — голова в лыве, а в руке-то свечка. После того ночами блазнилась. А Ульяна, дочь ее, сказывала: домой к ней приходила.
— Ну, этого не бывает, — возразил Ванюшка.
— Откуда ты знаешь?
— В книгах написано, учительница про это читала.
— Может, и врет Ульяна, — Рыжий помолчал. — А все равно страшно.
— Как бы гроза не застала, — Ванюшка встал и озабоченно поглядел на небо.
Витька спрятал вилы в траве, чтобы потом вернуть их Архипычу. Налиму через жабры пропустили палку и понесли.
Хорошо бы плыть под парусом, но ветер тянул встречный, гнал волну, пришлось обоим сесть за весла. Шли вдоль берега до Фрейденталя. Лодку сильно раскачивало. Когда же повернули к противоположному берегу, на волнах появились белые барашки.
Облака клубились, росли, соединялись, основания их темнели, будто наливались тяжестью. Ветер усиливался. Налегли на весла, стараясь держать нос против волн, чтобы не опрокинуло. Долина Радости медленно отставала. Надо было остаться на берегу и переждать, но приятели даже не подумали об этом. Ветер обдавал брызгами, срывал их с весел. Лодка колотилась днищем, стала зарываться носом и принимать воду. Чтобы нос поднялся, Рыжий перешел на корму. Иван, оставшись на веслах, уперся ногами в поперечину и греб, что было силы, откидываясь всем корпусом.
Туча закрыла солнце, в ней глухо урчало, словно там перекатывались каменные глыбы. Ветер все усиливался, и порыв его однажды чуть не поставил лодку на попа. Витька едва удержался, схватившись за борт.
Надо было вернуться или, удерживая лодку, пустить по течению, пока не прибило бы к берегу. Но заплыли слишком далеко. Вода кипела вокруг, сыпал крупный дождь. «Осподи, суси, спаси и помилуй», — услышал Ванюшка обрывки слов — Витька читал молитву. И закричал: — Рыжий! Выбирай воду, черт тебя задери!
Витька трясущимися руками поймал плавающую кастрюлю и лихорадочно стал выплескивать воду за борт. Новая волна окатила их с головой, и почти тут же увидел Ванюшка вдалеке лодку, и как поднялся ее нос, и кто-то в ней взмахнул руками, и как потом ее не стало видно среди волн.
Черная туча будто фонарем осветилась изнутри, затем рвануло в ней, и гром потряс горы. Иван увидел скованное ужасом лицо Витьки и крикнул:
— Мешок держи ближе, уголь не утонет!
Обрушился ливень, скрыл берег. Витька едва успевал вычерпывать воду из полузатопленной лодки. Губы его шевелились, но слов не было слышно. Казалось, до берега никогда не доплыть.
Сюда между гор, словно в трубу, дул ураганный ветер, разгоняя и поднимая волну. Ванюшка стал забирать в сторону, чтобы попасть под прикрытие горы, где волны не так свирепы. Еще около часа пробивались к берегу. А там Ванюшка свалился на камни и долго лежал без движений, раскинув окровавленные руки — сорвал кожу с ладоней. Мокрый и бледный до синевы Рыжий сидел рядом. Возле лежал мешок с углем да налим, завернутый в мокрый парус.
Ночной визит
Мешок с углем оставили под лодкой — кому он мокрый нужен! — и направились к дому горного начальника. С него решил Витька начать продажу добычи. Ванюшка в подобного рода делах полностью доверял товарищу. У двери с кольцом, продетым в ноздри медного льва, Витька постоял, собираясь с духом, и позвонил. Дверь открылась. Рыжий просунулся между стеной и бородатым швейцаром.
— Куда? — тот хотел вытолкать Витьку.
— Рыбку… господам, налимчика… вот…
— Ступайте вон! У господ бал затевается, а они с рыбой тут. Кыш!
— Нам что, — Витька пожал плечами, — мы отнесем Пролубникову, тот оторвет с руками.
Бородач оглядел мокрые следы на полу, необыкновенной величины налима и, видимо, не знал, как поступить. А тут как раз из нижней залы вышел сам горный начальник — с бакенбардами, степенный и важный. За ним шли два не менее важных господина и разряженная дама. Горного начальника Ванюшка впервые видел близко, обычно он проезжал по площади в карете, у которой колеса были на резине, а зимой в кошеве с поднятым верхом. Он казался совсем не злым, не таким, как о нем говорили.
— Что такое, Филыч? — спросил он швейцара приятным голосом.
Господа улыбались, а дама тоже как будто хотела спросить, что здесь такое происходит, но не спросила, с интересом разглядывая рыболовов.
— Да вот-с, мальцы налима принесли. Гоню, а они настырничают.
— Зачем же их гнать, Филыч? — брови горного начальника мягко опустились.
— Они очень живописны, — сказала дама.
Один из господ потрогал налима пальцем:
— Ах, какая прелесть! Печень должна быть хороша.
— Печень — первый сорт! — Витька как будто даже обиделся за возможные сомнения.
— Отнеси, Филыч, на кухню, — приказал горный начальник.
Тот взял налима и поволок в боковую дверь, оставляя на полу мокрую полосу.
— Что хотят получить молодые люди? — спросил горный.
— Пять рублей, — кинул Витька небрежно, как будто речь шла о завалящем пятаке.
Брови горного начальника поднялись, но он не стал торговаться, не то что у Пролубникова — там за гривенник душу вытянут, а крикнул:
— Мокей!
Тотчас сверху сбежал Мокей, с пробором на лоснящейся голове, остановился и склонил голову к хозяину.
— Мокей, разочтись, мы им обязаны пять рублей.
Мокей скрылся. Горный, господа и важная дама удалились.
Рыжий дернул Ванюшку за руку:
— Здорово?
— Хватил ты!
— Чую, неловко будет ему на попятную при господах-то. Это у купцов рожи бессовестные, а тут — не то, тут люди нотные, — важничал Рыжий.
Ванюшка огляделся — богато живут. На улице еще светло, а шторы бархатные уж опущены, и свет электрический — диковинка в городе. Нигде нет, только у горного начальника да еще в тюрьме, говорят, двор освещается. Ходят слухи, что в городе будут ямы рыть да столбы ставить, проволоку натягивать и всем, мол, проведут электрический свет. Но где же всем-то стеклянных лампочек наберешься, да и проволоки много надо.
