Йоханнес Штейнхоф - «Мессершмитты» над Сицилией. Поражение люфтваффе на Средиземном море. 1941-1943
Как я ненавидел все это! «Летающие крепости» и их почти что высокомерное презрение к нашим неэффективным атакам, Верховное командование с его пренебрежением и оскорблениями, жару сицилийского лета и беспрестанное солнце…
Если я хотел достигнуть материка до заката, пора было направляться на аэродром. Тени становились длиннее, и в послеполуденном солнечном свете, как и каждый день на Сицилии, краски начинали пылать.
Мой «Ме» стоял непосредственно у взлетно-посадочной полосы. Маленькие кожаные чемоданы и спальный мешок были уложены в крошечный багажный отсек позади бронеспинки. Теперь меня ничто здесь не удерживало. Другие пилоты, как недавно в Тунисе, перевозили в фюзеляжах своих механиков. Они называли себя «несчастными слугами „Люфтганзы“[116]». На моем «Ме-109» это пространство было заполнено журналами боевых действий и отчетами офицеров. Бахманн едва успел вырвать патронный ящик, в котором лежали эти документы, у человека, собиравшегося отправить его в огонь.
Однако, казалось, что-то удерживало меня, словно миссия, которая была поручена нам – и которую мы «провалили», – все еще была не завершена.
Тишину нарушали хлопки боеприпасов, взрывавшихся в пожарах на аэродроме. Позади ближайшей живой изгороди, между оливковыми деревьями, в небо бдительно смотрели стволы 88-миллиметровых зенитных пушек, словно здесь оставалось что-то еще, нуждавшееся в защите. Телефоны были демонтированы или уничтожены. Фельдфебель Хенрих и его отделение радиоперехвата давно покинули свое сказочное место в башне древнего замка и теперь были на пути в Милаццо.
Рабочие заполучили бывший командный пункт. Посмотрев в направлении Эриче, я увидел, что барак находился в процессе разборки. Сначала исчезла крыша, затем боковые стены, потом торцевые.
Механики в «кюбельвагене» искоса смотрели на меня, словно спрашивая себя: «Когда же, черт возьми, он собирается взлетать?» Я пошел к «Ме» и медленно, одно за другим, начал приготовления. Спасательный жилет. Пропустить между ногами ремень и застегнуть его. Ремень с сигнальными ракетами на икры ног. Сложить карту, чтобы было видно маршрут. (Не то чтобы карта была действительно необходима для перелета в Калабрию. В этом случае навигация была до абсурда проста.)
Механики молча поднялись на крыло «Ме» и открыли фонарь кабины. Когда лямки парашюта защелкнулись в замке на моей груди, скулящий звук инерционного стартера начал расти, становиться громче. Все происходило согласно плану. Последний взлет с Сицилии не должен был иметь никаких отличий от любого другого.
Двигатель работал ровно. В соответствии с системой, которую вы не найдете нигде в руководствах, мои глаза путешествовали по приборной доске, одновременно я с равными интервалами смотрел влево и вправо и осматривал воздушное пространство позади и выше себя. Пилот, летящий один, должен быть вдвойне осторожен. Снова появились привычные запахи – масло, охлаждающая жидкость, смазка и бензин – специфический аромат «мессершмитта», который исходил из горячего двигателя, от горячего масла в маслопроводах и гликоля в системе охлаждения. Каждый самолет имеет свой запах.
Рабочие около пещеры на горе Эриче посмотрели вверх, когда я на своем «Ме» выполнял вираж, пролетая вокруг скалы. На несколько секунд я увидел нашу виллу, а затем передо мной было только море. Я сделал длинный крюк на север, чтобы обогнуть Палермский залив. Над городом висел туман, из которого поднималась, отражая вечерний свет, гора Пелагрино.
Солнце было прямо позади меня. На высоте 4000 метров я плавно передвинул назад рычаг сектора газа и выровнял поверхность капота двигателя по темному краю горизонта.
Когда горы круто обрывались в море, я мог видеть между законцовкой правой плоскости и вращающимся винтом бледную ленточку прибрежного шоссе. Высоко в небе парила покрытая снегом вершина Этны, легко видимая через треугольное боковое стекло рядом с толстым синеватым бронестеклом перед прицелом.
По этому прибрежному шоссе между Палермо и Мессиной двигалась моя эскадра, вернее сказать, человеческий компонент моей эскадры. Крошечные партии людей были посланы отдельными маленькими конвоями с приказом собраться вместе там, где они смогут. Как они пересекут пролив, все еще не было ясно. Как предполагалось, это могло быть сделано на курсировавших там паромах «Зибель» и на понтонах, но союзники совершали убийственные налеты на Мессинский пролив. Соответственно в том районе была высокая концентрация тяжелой зенитной артиллерии. В моих наушниках было мало или вообще не было слышно шума, который обычно сопровождает воздушный бой. Сейчас, непосредственно перед закатом, все было тихо. Лишь шуршание и треск, затем в течение нескольких секунд громкий рев включаемых и выключаемых передатчиков, за которым последовала полная тишина.
Когда я прилетел в Трапани весной – в начале апреля, – склоны были ярко-зеленые и вершины гор окутывали дождевые облака. Я тогда направлялся в Африку и, как сегодня, летел один. Началась конечная стадия войны в Тунисе, и союзники наступали на север через линию Марет[117].
А сегодня я летел на материк, последним из своей эскадры, и эвакуация с острова началась. Склоны гор были голыми и опаленными летним солнцем, а всего прошло три месяца с того первого полета. Степень, до которой ужалась «крепость Европа», была пугающей.
Ниже, справа от меня, лежал город Чефалу. Я решил лететь севернее, над Липарскими островами, чтобы обойти Мессинский пролив. Даже если к этому времени дня истребители и «Летающие крепости» были уже на пути домой, я мог бы привлечь внимание собственной зенитной артиллерии, и я не имел никакого желания делать этого. Верхние части гор были глубокого синего цвета, и над ними, подобно факелу, пылала вершина Этны. Я держал курс на южную оконечность Калабрии, между проливом и Стромболи[118], над которым висело черное облако.
Мессинский пролив, блестящая полоска воды, окаймленная синими холмами, отражал вечерний солнечный свет. Силуэт моего крыла, медленно перемещавшийся над сверкавшей водой, на мгновение образовал связь между островом и материком. Именно тогда я увидел неисчислимые небольшие темные пятна, усеявшие небо над проливом в форме великолепного правильного купола. Тяжелая зенитная артиллерия энергично ставила заградительную завесу против «Летающих крепостей».
Круглое травяное пространство аэродрома Вибо-Валентия было видно издалека, оно было единственным ровным местом среди оливковых рощ и сильно заросших склонов горного хребта, который спускался вниз, прямо в «носок» Италии, в Реджо. Я подвел свой «Ме» на минимальной скорости к посадочному сигнальному полотнищу, которое указывало, где кончался аэродром и начинался склон. Непосредственно перед тем, как я сел, по обеим сторонам законцовок моих крыльев замелькали верхушки высоких тополей.
