Петр Каратыгин - Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879
Впрочем, я помню однажды, в чей-то бенефис, Сосницкий играл «Говоруна» (ком. Хмельницкого). В конце пьесы он остается один на сцене — и вместо последних стихов:
Но мне пересказать об этом остается
И всем и каждому, кто первый попадется.
Он (обращаясь к публике) заменил их следующими:
Чтобы, наконец, вас чем-нибудь занять,
Дозвольте честь иметь теперь вам сказать:
«Завтрашний день, на здешнем театре, российскими придворными актерами представлено будет» и проч… Аплодисменты и общий хохот перервали эту неожиданную выходку любимого артиста и фарс удался вполне.
В конце 1830-х годов последовал высочайший указ, по которому артисты императорских театров, первого разряда, прослужив двадцатилетний срок, имеют право получать потомственное почетное гражданство. Этою милостью мы были обязаны инициативе и ходатайству А. М. Гедеонова, и можно сказать, что это было действительно капитальное доброе дело, сделанное им для артистов. До того времени звание придворного артиста не имело никакого определенного положения в обществе. Хотя они и дети их не принадлежали к податному состоянию, но собственно никакими гражданскими правами не пользовались. Придворные певчие, например, получали чины, по выслуге положенных лет; но чиновники, поступая на сцену, не имели права пользоваться своими чинами и лишались их в продолжении своей службы при театре. Вследствие такого правила, кн. Тюфякин (о котором я говорил в прежних главах моих Записок) и посадил актера Булатова на съезжий двор, хотя он имел тогда чип титулярного советника. Понятное дело, что царская милость не могла не вызвать в нашем закулисном мире общего восторга — и старшие артисты того времени почли за долг благодарить директора, который был главным виновником этой милости, и, в память совершившегося события, преподнести ему какой-нибудь вещественный знак их признательности. По испрошении предварительно, через министра двора кн. Петра Михайловича Болконского, высочайшего соизволения, артистами был тогда заказан изящный серебряный кубок с позолотой, приличными атрибутами и надписями, с таким же блюдом, на котором были вырезаны фамилии артистов, участвовавших в подписке для этого подарка… И вот, в одно прекрасное утро, старшие артисты драматической, оперной и балетной труни явились со своим приношением к Александру Михайловичу. Он был глубоко тронут изъявлением нашей благодарности… и через несколько дней мы получили приглашение к нему на обед. Первый тост, как следует, был предложен хозяином за здоровье Государя императора и все единым сердцем и устами провозгласили ему многая лета! Второй тост артисты не замедлили провозгласить за здоровье радушного хозяина, а третий тост был выпит, по предложению Александра Михайловича, за процветание искусства и за успехи русского театра.
Обед прошел шумно и весело… Вообще этот достопамятный день имел характер какого-то семейного праздника и оставил в нас самые отрадные впечатления и надежды. Прежние директора не приучили артистов к подобному обхождению, держали их в почтительном отдалении от себя, а иные держали их, как говорится, просто, в черном теле. Мы все были обворожены лаской и любезностью нашего нового начальника; нам тогда казалось, что судьба, наконец, сжалилась над русским театром и послала нам директора, который с любовью будет стараться об успехах нашей родной сцены; что он будет смотреть на артистов, как на свободных художников, которые могли бы ему иногда, не стесняясь, откровенно высказывать свои мнения, не подражая Молчалину:
«Что нам — (дескать) не должно сметь свое суждение иметь».
Да, все это, конечно, многим из нас приходило тогда на мысль… Но, увы!! не всегда безоблачное утро бывает порукой хорошего дня. Отдавая справедливость полезной деятельности покойного Александра Михайловича в продолжении первых годов его управления театрами, та же справедливость обязывает меня показать и оборотную сторону медали…
Хотя и говорит латинская пословица, De mortuis aut bene, aut nihil, но если бы следовать этой добродушной пословице, тогда бы и историю нельзя было писать… Есть люди, которые (как уверяли астрологи) явились на свет под счастливою звездой, или (как гласит народная поговорка) родились в сорочке. Эти баловни природы, без особенных трудов и способностей, быстро выдвигаются вперед, им все удается: задумают они жениться — невесты попадаются им с богатым приданым, а если такового не имеется в наличности, то судьба пошлет им красавицу жену, которая поможет мужу занять видное место в общественном положении и благодетельно посодействует его карьере по службе… Так или иначе, но Александру Михайловичу по службе постоянно везло. Все близко знавшие его должны согласиться, что он был человек очень добрый; но и добрые люди бывают своенравны, капризны, самолюбивы и упрямы, а с такими качествами и от добрых людей может произойти много зла. Не даром же сказал какой-то француз или итальянец, что добрыми желаниями и намерениями ад вымощен. У Александра Михайловича был очень странный характер или, лучше сказать, у него не было никакого. Он был иногда вспыльчив до безрассудства и упрям до ребячества; самолюбие его никогда не допускало в нем мысли, что он может в чем-нибудь ошибиться. Трудно мне теперь определить: с которого времени начал он утрачивать прежнюю симпатию к себе в своих подчиненных; но едва ли не с тех пор, как лишился своей доброй и милой жены… только положительно можно сказать, что с этого времени он охладел к драматической и оперной труппам и обратил все свое внимание сперва на балетную часть, а потом на французский театр. Прелестная попрыгунья Терпсихора дала coup de pied и Талии и Мельпомене, и наш александринский пасынок опять отодвинулся на задний план. В доказательство тому можно привести на память, как в то время монтировались драматические спектакли; на постановку новой пьесы режиссеру с трудом удавалось выпросить у дирекции несколько десятков рублей… Грустно вспомнить, в каких жалких и разнокалиберных костюмах, при каких безобразных декорациях, представлялись тогда «Гамлет», «Лир», «Дон-Карлос», «Разбойники» и многие другие пьесы[54].
Здесь следует обратить внимание на то, что ни при одном из директоров, предшествовавших Гедеонову, театральная дирекция не имела такого огромного бюджета, получая чуть-ли не ежегодно значительные к нему прибавки, и при всем том, в конце года, оказывался постоянный дефицит… Из этого можно заключить, что Гедеонов был нерасчетливый администратор; он тратил десятки тысяч без всякой пользы для театра и отказывал в нескольких сотнях рублей, в которых бывала крайняя необходимость…
