Абрам Лурье - Гарибальди
2 октября сорок семь тысяч римских жителей бросили в урны записки со словом «Si» («Да»), Этим голосованием Рим был присоединен к остальной Италии.
Воссоединение Италии было завершено. Победила линия умеренного меньшинства буржуазии, установившего блок с обуржуазившимся дворянством. Победило объединение Италии «сверху», на базе савойской династии. Но Италия с этого момента становилась в пределах всей своей территории единым национальным государством.
Граница объединенного Итальянского королевства со столицей в Риме к 1870 году. Даты присоединения к Пьемонту: 1. Ломбардия — 1859 г.; 2. Герцогство Парма —1860 г.; 3. Герцогство Тоскана — 1860 г.; 4. Герцогство Модена —1860 г.; б. Неаполитанское королевство (Королевство Обеих. Сицилии}; — 1860 г.; 6. Папская область (без Римской области)' — 1860 г.; 7. Венеция — 1866 г.; 8. Римская область — 1870 г.
Где же в это время находились два революционера, многолетней борьбе которых Италия была обязана, по существу, своим освобождением, — Мадзини и Гарибальди? Первого только что выпустили из палермской тюрьмы. Он избегал народных оваций, с горечью думая: «Разве все эти люди, которые сейчас меня чествуют, хоть палец о палец ударили, чтобы помочь мне, когда я томился в тюрьме?»
Гарибальди окончательно решил покинуть Италию. Уже на второй день после того, как Франция стала республикой, он предложил свои услуги французскому народу в его борьбе с наступавшей германской армией. Гарибальди умел провести различие между императорской Францией, насиловавшей и угнетавшей его родину, и Французской республикой, боровшейся против интервентов.
Анри Рошфор, известный французский левый журналист, бывший короткое время членом Правительства национальной обороны, рассказывает:
«Я получил депешу от Гарибальди, предложившего Правительству национальной обороны свою помощь, свою саблю и своих двух сыновей. Это было для нас неожиданным счастьем. Великие военные способности борца за освобождение своей страны и его знаменитое имя были, для нас не только значительной материальной помощью, но и моральной опорой, последствия которой были неисчислимы. Радостный пришел я на заседание с депешею в руках. Но едва я огласил ее, как Трошю с бешенством поднялся.
— Мы не нуждаемся в иностранцах для нашей обороны! — воскликнул он. — Появление Гарибальди может создать лишь раскол в командовании.
— Однако нужно принять во внимание то огромное доверие, которое он внушает войскам. Это очень важный козырь в нашей игре.
— Что ж, — гневно ответил Трошю, — если доверие внушает он, а не я, мне остается только вручить вам мою отставку.
Пред таким настойчивым решением командовать одному оставалось только преклониться. Но это сердитое выступление достаточно убедительно показало мне, что католик и бретонец Трошю предпочитает ожидавшее нас под его командованием поражение победе, возможной под командованием такого способного, мужественного и инициативного человека, как Гарибальди. Председатель национальной обороны фактически приносил ее в жертву жалкой профессиональной зависти».
На письмо, адресованное французскому Правительству национальной обороны, Гарибальди целый месяц не получал ответа. Только благодаря настойчивости бывшего сослуживца по неаполитанскому походу французского полковника Бордона член республиканского правительства Кремье в довольно небрежной форме высказал пожелание увидеть Гарибальди во Франции.
В Марселе префект Эскирос и население устроили Гарибальди горячий прием. Но в Туре, где находилось временное правительство, героя приняли значительно холоднее. Глава правительства Гамбетта отнесся к Гарибальди довольно равнодушно и предложил ему командование двумя-тремястами волонтеров. Это настолько возмутило итальянского революционера, что он собирался уже вернуться в Италию. Но тут Гамбетта внезапно переменил решение. Он понял, что такой человек, как Гарибальди, всегда может оказаться полезным, и назначил его «командующим всеми корпусами волонтеров, расположенными в районе Вож, от Страсбурга до Парижа, а также одной бригадой мобильной гвардии». Гарибальди согласился и, избрав своей главной квартирой город Доль, выехал туда 15 октября. За ним последовало много итальянских волонтеров. Четырехтысячное войско Гарибальди состояло из французов, испанцев, поляков, греков, алжирцев, итальянцев. Одеты они были пестро. Вооружены были всякого вида оружием, от кремневого ружья до современного «шаспо», от «ремингтона» до швейцарского карабина и «спенсеровской винтовки» новейшей системы. В этом корпусе не было кавалерии, очень мало артиллерии. Правительство снабжало его крайне скупо.
Но Гарибальди обладал огромным опытом и умением воодушевлять массы, с минимальными средствами достигать максимальных результатов. Французская армия нуждалась в то время в опытных полководцах. Как раз в тот день, когда Гамбетта прибыл в Тур, главный корпус луарской армии (сто тысяч человек и триста пушек) из-за неумелого руководства был разбит значительно меньшей армией (тридцать пять тысяч человек) прусского генерала фон дер Танна, а Орлеан перешел в руки неприятеля. Но «умеренное» правительство Франции относилось к знаменитому итальянскому революционному полководцу с не меньшим предубеждением, чем его «родные» пьемонтцы. Гамбетта решительно заявил: «Никогда я не допущу, чтобы французский генерал находился в подчинении у Гарибальди».
Тем временем пруссаки заняли Дижон, и надо было дать им решительный отпор. Первым сражением, в котором проявился военный талант Гарибальди, был бой под Лантенэем и Пак (Pacques).
Несмотря на количественное превосходство пруссаков и перевес их артиллерии, победа оказалась на стороне храбрых волонтеров итальянского легиона. Прусские войска в беспорядке отступили к Пренуа и там, окопавшись за домами и заборами садов, возобновили сопротивление. «Стычка 26 ноября на плато Лантенэй, — пишет Гарибальди, — не была особенно значительной, но она была великолепной в смысле поведения наших отрядов на глазах закаленных в бою прусских солдат. После этой стычки враг прекратил сопротивление и продолжал свое отступление к Дижону, до которого мы его преследовали… Настроение моих скромных солдат было достойно удивления. Все пламенно стремились броситься на приступ города. Надеяться на победу было дерзостью. Но в дождливую ноябрьскую ночь, в случае неудачи, легко было бы отступить. Впрочем, мне уже приходилось видеть, как многочисленным прусским войском овладевала паника. Жители Дижона мне рассказывали в эту ночь, что среди победителей Бонапарта царило порядочное смятение. Обоз армии Вердера стал поспешно отступать под предлогом необходимости спасти кассу и боеприпасы. Как бы там ни было, многочисленные части пехоты, защищавшие Дижон, встретили нас таким залпом ружейных выстрелов, подобного которому я никогда в жизни не встречал. Нужно было обладать более чем бесстрашием, чтобы подставить голову этому шторму. Мои юные солдаты сделали все, что можно было сделать при подобных обстоятельствах» («Мемуары»).
