Павел Фокин - Твардовский без глянца
«В 1954 году наступило тревожное время. Такое состояние потом будет много лет, много недель, много дней. Нас поругивали за то, что мы напечатали статью М. Лифшица о Шагинян (1954, № 2) и Ф. Абрамова „Люди колхозной деревни в послевоенной прозе“ (1954, № 4). А тут еще мы сдали в набор отрывки из будущей поэмы Твардовского „Тёркин на том свете“. Мы все уговаривали его их попридержать. Но Твардовский не соглашался.
Как-то Твардовский собрал довольно узкий круг знакомых и предложил им послушать „Тёркина на том свете“. Помню, были А. Марьямов, а из посторонних – Асеев и Катаев. К этому дню я успела набрать и сверстать „Тёркина“. Из предосторожности все экземпляры спрятала в сейф. Потом стало известно, что верстка все-таки каким-то путем гуляет по Москве. Ходили даже слухи, что ею торговали на черном рынке. Помню впечатление, какое на всех произвела поэма Твардовского. В восторге был Марьямов. Особенно много комплиментов говорил Катаев. И только Асеев, бледный и взволнованный, сказал:
– Саша, ты еще не понимаешь, насколько это огнеопасно. Мой тебе добрый совет – спрячь оттиски в сейф и никому их не показывай.
Позже узнали, что кто-то не ленивый отправился в ЦК, чтобы предупредить о вредоносных стихах Твардовского». [1; 29–30]
Владимир Яковлевич Лакшин:
«В середине мая (1954 года. – Сост.) Твардовский собрал в редакции поэтов (были Вера Инбер, Михаил Светлов, Николай Асеев и др.) и критиков и читал им первый вариант своей поэмы „Тёркин на том свете“, написанной, как помнится, по вдохновению, за три недели. Тогда же поэма была набрана и разослана членам редколлегии. ‹…›
Спустя несколько дней стали поступать форменные доносы на поэму в ЦК. Твардовский давал текст в „Правду“ – уж очень просили „познакомиться“, „быть может, напечатаем“. И вдруг вернули рукопись с курьером. Оля, младшая дочь Александра Трифоновича, открыла дверь. Ей сказали: „Возьмите это“ и протянули пакет. Твардовский возмущался: „Девочке сказали: «Возьмите это»“.
А между тем над журналом собрались тучи. Кажется, первой пожаловалась в ЦК на „избиение“ и „групповщину“ Шагинян. Забегал А. Сурков, застрочили наемные перья. Представили как антисоветский выпад и поэму. Член редколлегии В. Катаев испещрил поля верстки грозными вопросительными знаками и восклицаниями: „На что намек?“ (Верстка Катаева нашлась в 1958 году в новомировском сейфе – и Твардовский только головой качал, ее разглядывая.) И В. Катаев был не одинок. А. А. Сурков побежал к П. Н. Поспелову, Поспелов к Хрущеву. Хрущева испугала и возмутила строфа, где генерал говорит, что вот бы ему „полчок“ солдат – потеснить царство мертвых… Это восприняли как угрозу.
На одном из последующих заседаний с проработкой К. М. Симонов сказал, что „загроббюро“ – это явный намек на Политбюро. А. Т. возразил горячо: „Да ведь у меня разбирают персональное дело, а на Политбюро их не разбирают“. „Не лукавь, – настаивал Симонов, – ты знаешь, что имел в виду“». [5; 15–16]
Александр Трифонович Твардовский. 7 июня 1954 года:
«В Президиум ЦК КПСС
Товарищам Г. М. Маленкову, В. М. Молотову, Н. С. Хрущеву, К. Е. Ворошилову, Н. А. Булганину, Л. М. Кагановичу, А. И. Микояну, М. Г. Первухину, М. З. Сабурову.
На днях члены редколлегии журнала „Новый мир“ коммунисты – были вызваны тов. П. Н. Поспеловым. Предметом беседы были два вопроса: работа критико-библиографического отдела журнала и рукопись новой поэмы А. Твардовского „Тёркин на том свете“.
Поскольку тов. П. Н. Поспелов сказал, что эти вопросы будут окончательно рассмотрены на Президиуме ЦК, считаю необходимым довести до сведения членов Президиума следующее.
1. Статьи и рецензии „Нового мира“, занявшие внимание литературной общественности и читателей в последнее полугодие (В. Померанцева – „Об искренности в литературе“; М. Лифшица – о „Дневнике писателя“ Мариэтты Шагинян; ф. Абрамова – о послевоенной прозе, посвященной колхозной тематике; М. Щеглова – о „Русском лесе“ Л. Леонова), что я и старался разъяснить у тов. Поспелова, нельзя рассматривать как некую „линию“ „Нового мира“, притом вредную. Никакой особой „линии“ у „Нового мира“, кроме стремления работать в духе известных указаний партии по вопросам литературы, нет и быть не может. Указания партии о необходимости развертывания смелой критики наших недостатков, в том числе и недостатков литературы, обязывали и обязывают редакцию, в меру своих сил и понимания, честно и добросовестно выполнять их. Будучи участником последних пленумов ЦК КПСС, произведших на меня огромное впечатление духом и тоном прямой и бесстрашной критики недостатков, нетерпимости к приукрашиванию действительности, я старался направлять работу журнала в этом духе, видел и вижу в этом свою прямую задачу коммуниста-литератора, особенно в период подготовки ко Второму съезду писателей. Спору нет, что на этом пути у меня и у моих товарищей могли быть ошибки и упущения. Нельзя не признать, что, например, статья В. Померанцева объективно принесла, по справедливому выражению тов. Поспелова П. Н., „больше вреда, чем пользы“. Хочу лишь сказать со всей убежденностью, что „больше вреда“ произошло не от самой статьи, а от шумихи, поднятой вокруг нее в печати и в Союзе писателей, шумихи, сделавшей из самого слова „искренность“ некий жупел. Об этом примерно мы, редакторы „Нового мира“, и говорили в редакционной статье, снятой из № 6 по распоряжению Отдела литературы ЦК КПСС.
2. Моя новая поэма „Тёркин на том свете“, я считаю, только в силу некоего предубеждения была охарактеризована т. П. Н. Поспеловым как „пасквиль на советскую действительность“, как „вещь клеветническая“. Не входя в оценку литературных достоинств и недостатков моей новой вещи, я должен сказать, что решительно не согласен с характеристикой ее идейно-политической сущности, данной тов. П. Н. Поспеловым. Пафос этой работы, построенной на давно задуманном мною сюжете (Тёркин попадает на „тот свет“ и, как носитель неумирающего, жизненного начала, присущего советскому народу, выбирается оттуда), – в победительном, жизнеутверждающем осмеянии „всяческой мертвечины“, уродливостей бюрократизма, формализма, казенщины и рутины, мешающих нам, затрудняющих наше победное продвижение вперед. Этой задачей я был одушевлен в работе над поэмой и надеюсь, что в какой-то мере мне удалось ее выполнить. Избранная мною форма условного сгущения, концентрации черт бюрократизма – совершенно правомерна, и великие сатирики, чьему опыту я не мог не следовать, всегда пользовались средствами преувеличения, даже карикатуры для выявления наиболее характерных черт обличаемого и высмеиваемого предмета. Я с готовностью допускаю, что, может быть, мне не все удалось в поэме, может быть, какие-то ее стороны нуждаются в уточнении, доведении до большей определенности, отчетливости. Допускаю даже, что отдельные строфы и строки звучат неверно и противоречат общему замыслу вещи. Но я глубоко убежден, что, будучи доработана мною с учетом всех возможных замечаний, она бы принесла пользу советскому народу и государству.
