Роми Шнайдер - Я, Роми Шнайдер. Дневник
Жак Руффио, работая со мной, просто говорил очень точные вещи. Например, в сцене в кабаре «Раджа» в Берлине, где Эльза напивается и губит себя, он сказал мне только: «Германия разрушает себя, и Эльза разрушает себя...» Здорово, правда?
Настоящее открытие — Жерар Клейн. Да-да! Он играет моего друга Мориса Буйяра. И он очень значителен. Вначале он чуть не умер от страха. Я от всего сердца хотела ему помочь, как это у меня, кажется, получилось с Жаком Дютронком в фильме Жулавского «Главное — любить».
В чём выражается поддержка дебютантов? Я просто всегда тут. Я требую, чтобы меня вызывали, когда нужно подавать реплики. Без ложной скромности уверяю вас, что при этом я испытываю боязнь сцены даже сильнее, чем когда сама играю свой эпизод.
Снова я играю с моим замечательным партнёром Мишелем Пикколи. Да, Жак Руффио сказал нам:
— С вами не нужно репетировать, всё и так пойдёт как надо. Все пробы уже сделаны.
Всегда начинают с того, что обмениваются комплиментами: «Ты лучшая!» — «Нет, нет, ты лучше всех!» И в драматических сценах или на полутонах я могу быть лучше. А для равновесия в тех местах, где нужно смеяться, — вот там он босс. Я склоняюсь к тому, чтобы сдерживать смех, просто прищуриваясь. Но когда в его глазах вспыхивают искры, долго мне не вытерпеть. Хотите знать, что он написал обо мне в своей книге «Диалоги эгоиста»? Сначала — что я актриса, которая сама сотворяет свои роли, — конечно, мне это понравилось. А потом ещё вот что: «Мы переживаем важный момент, когда снова находим друг друга, чтобы три месяца сниматься вместе. Где многие люди должны открыто выказывать взаимную склонность, нам с Роми дана счастливая возможность молча понимать друг друга. В работе требуется много интимных вещей. С Роми это не превращается ни в каприз или причуду, ни в любовную связь. Это такое особое предприятие — „общество с неограниченным доверием“».
Эльза поёт потрясающую песню. Это стихотворение Гейне, из «Книги песен». Необыкновенное стихотворение 1822 года.
Была ты из самых верных,
Всегда за меня стояла,
Утехою мне бывала
В моих невзгодах безмерных.
Взаймы мне давала помногу,
Поила и кормила,
Бельём бескорыстно снабдила
И паспортом на дорогу.
Храни тебя Бог, моё счастье,
От зноя, от замерзанья, —
Не дай лишь тебе воздаянья
За такое ко мне участье! [40]
Эти стихи говорят точно о том, о чём Эльза могла бы сказать тем, кто особенно помогает ей с Шарлоттой, — но сама я не пою.
Запись отличная. Я над ней тоже серьёзно работала. Много занималась с Анной-Лаурой Нагорзен, прослушала кассету больше тысячи раз. Звукоинженер Уильям Зивель был очень доволен озвучанием. И что за муку я ему уготовила! Я ошибаюсь, мою артикуляцию трудно разобрать, потому, что я говорю очень тихо. Он прерывает наш диалог с Шарлоттой, поднимает наушники:
— Пожалуйста, громче! Я ничего не слышу.
И мы опять начинаем шептаться.
— Милые дамы, вы, конечно, думаете, но вы не разговариваете!
Мило, правда?
Работали всё время дружно. Только однажды я пришла в ярость. Как-то раз, перед тем как нам нужно было выйти на площадку, Руффио захотел изменить мой текст. Я это ненавижу. Я потратила столько времени, чтобы выучить текст, чтобы его усвоить, овладеть им... Я толкнула большую дверь и заорала:
— Нет и ещё раз нет! Я и так спины не разгибаю! Дело сделано. Теперь слишком поздно!
И встретилась глазами с потемневшим взглядом Жака. Всё тут же было улажено.
Произошло это в Берлине, на студии. Я там уже снималась. Это точно. Но ни разу — после «Девушек в униформе» в 1958-м, и потом был ещё «Групповой портрет с дамой» в 1976-м. Здесь ничего не изменилось. В этом есть даже что-то ужасное. Моё отношение к Германии и к немецкому кино не сказать чтобы хорошее. Я думаю, они меня так и не простили — и никогда не простят.
Берлин для меня — особенный город. Здесь родился мой сын. И здесь я провела три прекраснейших, самых счастливых года моей жизни.
Первый кадр «Прохожей из Сан-Суси» — посвящение: «Давиду и его отцу». Я так захотела. Жак Руффио был на этот счёт не уверен. Думаю, постеснялся. Он мне сказал:
— Мне кажется, это что-то очень уж личное.
Я ему ответила:
— Что сегодня ещё осталось личного?
Кажется, всё принадлежит всем. Значит, уж если я принадлежу всем, то пусть все и знают, что принадлежало мне и что я потеряла... Жак Руффио меня понял.
Посвящение — на экране. Ладно, это моё собственное дело. Никто не знает ответа на простой вопрос, почему всё так дорого. За всё надо так дорого платить.
В 1977-м я объявила: мне исполнилось 50 фильмов. Как люди говорят — мне исполнилось 50 лет. Это моя вершина? Не знаю. Для меня «Прохожая из Сан-Суси» — больше чем просто фильм. Много, много больше!
Апрель 1982 года
Я хотела бы сказать “Life must go on” [41]. Определённо есть моменты, когда так хочется опустить занавес и ничего больше не иметь общего со своей профессией. Но я же чувствую ответственность. Я ведь не одна. Потому и должна жить дальше. Я буду продолжать делать своё дело как можно лучше. Нужно идти дальше, останавливаться нельзя. Разве что поразмыслить несколько мгновений, а потом продолжать. Стоять на месте — это для меня невозможно.
Восстаёшь против несчастий, и это длится всю жизнь. Даже если публика проявляет сочувствие, это не утоляет боли.
Съёмки «Прохожей из Сан-Суси» пришлось отодвинуть из-за моей операции. Но как только врачи разрешили, я была готова работать. Может быть, я устала, но работа всегда придаёт мне физические и моральные силы. А что касается мучительных для меня сцен с маленьким Максом, то тут мне очень помог Жак Руффио.
Я всегда хотела играть эту «Прохожую». Для актрисы существует работа, и существует жизнь. Они не смешиваются. Для меня в этом — сила, не знаю, откуда она берётся, но она всегда тут. Знаю, что бывают болезненные моменты, — не только из-за нескольких повторений, но и потому, что моя профессия вообще очень жёсткая. Мои настоящие друзья, которым я доверяю, говорили мне: «Лучше всего для тебя — то, что ты можешь работать». Даже Симона Синьоре дала мне по телефону тот же совет. Не то чтобы я хотела работать как раньше, по три фильма в год за счёт своей личной жизни. Так я больше не хочу. Но мне необходим этот страх, что охватывает меня в студии. Он меня заводит. Подталкивает меня к работе, раз уж мне это нужно, и позволяет хоть немного забыться. Немецкая ревность, я думаю, да. Но несмотря на всех моих «Зисси», я им всё-таки не принадлежу.
Я выбрала страну, и эта страна уже давно приняла меня с распростёртыми объятиями; там я была счастлива.
